– Смел Ушкуй, – одобряюще, хоть и потише, продолжил Фьори. – Так далеко на запад зашел, аж Ногтя не видно.
У ахтерштевня Пря́мого, прыгавшего вверх-вниз еще больше, чем кнорр, из-за круглых бортов и почти полного отсутствия киля, стоял (или по крайней мере пытался) Ушкуй, держа в левой руке диковину из дутого стекла, называвшуюся «песочные часы.» Рядом с ним, Бойко с Мамонт-острова, что за Чердынью, вытравливал за борт тонкую веревку, через равные промежутки перехваченную узлами, и отсчитывал их вслух. На дальнем конце веревки, в море болтался длинный, чтоб меньше прыгал на волнах, буек с треугольником промасленной шерсти.
– Двадцать узлов! – выкликнул Бойко.
Последние песчинки пересыпались из верхнего пузыря часов в нижний. Шкипер бережно завернул песочные часы в прямоугольный кусок овечьей шкуры и упрятал получившийся сверток в трубу из вываренной в моржовом сале моржовой же кожи.
– Живорад, запиши, ход наш двадцать узлов, угол дрейфа, – Ушкуй прикинул, помогая взгляду большим и указательным пальцем левой руки и отслеживая направление на буек. – Почти одна восьмая прямого. Наши круглые бока тихо делают ка-ка. Бойко, выбирай лаг. Живорад, идем под крышу. Дедило, так и держи, да не по солнцу, а по путеводному камню.
Повесив трубу себе на шею, шкипер двинулся в направлении надстройки между мачтами. Добраться до нее и не вылететь по пути за борт было еще достаточно легко, хотя уже требовало определенной ловкости. Живорад скрутил кусок бересты с записью в трубку, спрятал себе за пазуху, и последовал за Ушкуем. У прави́ла остался самый старый наволокский ватажник Дедило Рыхович, друг много лет назад сгинувшего в Студеном море на пути с Груманта Овсяника Ломаковича. Он с некоторым недоверием посмотрел на продолговатый путеводный камень, прикрепленный сверху к поплавку, плававшему на поверхности масла, налитого в полукруглую медную чашу в подвесе на треноге, в свою очередь прикрытую выпуклой крышкой из настоящего стекла. Все затейливое сооружение было установлено на палубе Пря́мого незадолго до отплытия из Висбира, но Ушкуй уже так привык к подарку Адальфлейд, словно всю жизнь с ним ходил. Дедило, труднее приспосабливавшийся к новизне, кинул взгляд на более привычный для указания пути лик Ярилы, вздохнул и, направив нос по ветру и прикрывая ноздри по очереди указательным пальцем левой руки, высморкался.
Над крышей надстройки обнадеживающе стрекотал ветряк, приводивший в движение водоотливной насос и меха для принудительной подачи воздуха к топке. За счет последней хитрости, Пря́мый мог идти под парами не только на угле или добрых дровах, но и на разнообразной дряни, от полусырого плавника до дохлых тюленей (в последнем случае, по ветру от трубы лучше было не задерживаться). При свежем сивере, паровой ход был на на конопляное зерно не нужен, но внизу кочегар поддерживал небольшой огонь в топке, чтобы горячий воздух из нее, поступая по деревянным коробам, мог согреть внутренние помещения корабля. Низко нагнувшись, чтобы не долбануться головой о потолок, Ушкуй подошел к столу, к поверхности которого несколькими льняными нитями был прихлестнут список с древней и очень редкой рукописи – еще один подарок Адальфлейд. Те же нити, будучи надлежащим образом передвинуты, могли служить для прикидки курса. Склонившись над картой вместе с Живорадом, опытным мореплавателем и неплохим кулачным бойцом, он передвинул две нитки, пересечение которых обозначало положение корабля, и сказал:
– Смотри, землей идем! То-то так трясет!
Нити и точно пересекались внутри очертания большого острова, подписанного «Гьофавагр.» Из соседнего помещения надстройки, раздалось горестное «Му-у-у!» Кому-то еще не нравилась качка.
– Ошибки быть не может? – Живорад пальцем отследил направление с востока на запад, с поправкой на южный дрейф.
– С ходом по счислению, рёст двадцать пять в день по долготе мы можем потерять. Три дня, как Ногтя не видно, – Ушкуй зашевелил губами, считая. – Семьдесят пять рёст туда-сюда, но по карте мы уже больше восьмидесяти прошли посуху. Ошибки нет, и Гьофавагра нет.
– Может, под воду ушел? – предположил Живорад. – Надо бы встать под плавучий якорь, лотом глубину промерять.
– До дна не достанет, – уверенно сказал Ушкуй. – По цвету воды видно.
– Вот так мы и открыли острова блаженных, – разочарованно заключила Птаха, поднявшаяся в надстройку по узенькой лестнице снизу.
– Бывает. Я хотел въехать в город на белом коне. Получилось, что конь въехал в город на мне, – согласился шкипер. – Что Буканище косолапое делает?
– Творога поел и спит. Так раз островов нет, что ж Йоарр назад не вернулся?
– Может стать, они ему показались, а нами сбрезговали? Искони про Ут-Рёст говорили, что он, как Китеж, не всем себя являет. Так ли, не так ли, в носы ли нам пакли, сосредоточимся на том, что в наших неволховских силах понять. Йоарр и Раудар, по всем рассказам, мореходы справные, но счисления не знают, это искусство обычно только и нужно на севере Студеного моря, где Ноготь под окоём прячется. По счислению идти – не хлебальником трясти. Стало быть, встали они на широту, и на запад. Еще, может, если только по путеводному камню шли, не видя Лось-звезды, на дрейф не ту поправку взяли. Скорость недосчитали…
– Му-у-у! – снова раздалось из-за стены.
– Уж чья бы скотина мычала, – пробормотал Ушкуй.
– Тряска такая, что от нее даже облегчение корову доить, – поделилась Птаха. – Садишься, берешься за сиськи, а корову бросает вверх-вниз. Молоко только из подойника разливается… Зато, если волны прибавятся до полутора саженей, в кадке масло само собьется.
– Значит, дрейф переучли, и приняли слишком к северу? – Живорад передвинул еще одну нить. – Тогда они шли где-то в этом угле. А нам-то что теперь делать?
– Разрежем этот угол пополам, да дальше пойдем. За островами до Фимбулвинтера, говорят, еще земля была. От Туле можно было до Белоострова дойти, так от него на юго-запад. Йоарр или дотуда добрался, или до ледовой кромки. Если, конечно, просто не потонул, как ёжик, прикованный к наковальне. Но это навряд ли, они с Раударом на тех же двух кноррах все-таки южный материк обогнули.
– А что, если он до западной земли дошел, там сгинул, а напасть, что его извела, теперь нас дожидается? – спросил Живорад. – Чудища, или народы враждебные?
– Он подвоха не ждал, мы ждем, – ответила Птаха. – Потом, что энгульсейцу смерть, то ушкуйник выпьет и паюсной икрой закусит.
Глава 36
Тюлень Фьордов исчез за вспышкой красного огня. Раздался грохот, вверх и в стороны, крутясь, полетели горящие куски дерева, смертоносные ошметки металла, и клочья растерзанной плоти с обломками костей. Из рассеивавшегося после взрыва облака показался ахтерштевень драккара, быстро погружавшийся под воду. К насыщенно голубому мидхафскому небу там и сям поднимались столбы дыма, на поверхности моря плавали весла, бочки, и обломки мачт.
– К Тюленю! – рявкнул в рупор Горм. – Полный ход!
