Судьба, подумал Абдулла.
На следующее утро он спрятался за стог сена, где они ночевали, и пожелал, чтобы те две жабы в оазисе превратились обратно в людей.
Джинн очень рассердился:
— Ты же слышал, как я сказал, что первый, кто откроет мою бутылку, превратится в жабу! Разве ты хочешь, чтобы такая хорошая работа пошла насмарку?!
— Да, — отвечал Абдулла.
— Несмотря на то, что воины Султана по-прежнему там и наверняка повесят разбойников? — уточнил джинн.
— Сдаётся мне, — сказал Абдулла, вспомнив, каково ему было быть жабой, — они всё равно предпочтут быть людьми.
— Что ж, превосходно! — скорбно воскликнул джинн. — Неужели ты не понимаешь, что мои идеи отмщения терпят полный крах? Но тебе-то какое дело! Кто я тебе? Не более чем ежедневное желание в бутылке!
Глава четырнадцатая,
которая повествует о том, как ковёр-самолёт появляется снова
И снова Абдулла, оглянувшись, обнаружил, что на него смотрит солдат, однако на этот раз солдат и вовсе ничего не сказал, Абдулла был уверен, что его спутник попросту тянет время.
В тот день дорога под их ногами пошла на подъём. Пышные зелёные низины сменились песчаными просёлками с кустами по обочинам — сухими и колючими. Солдат бодро отметил, что вот наконец-то они попали в какие-то другие места. Абдулла только буркнул что-то в ответ. Он твёрдо решил не давать слабины.
К ночи они очутились на возвышенности, поросшей вереском, которая выходила на очередную равнину. Еле заметный пупырышек на горизонте, по мнению солдата — причём высказанному по-прежнему очень бодро, — был, несомненно, Кингсбери.
Когда они разбили лагерь, солдат — ещё более бодро — позвал Абдуллу поглядеть, как очаровательно Шустрик-Быстрик играет с пряжками его ранца.
— Это, несомненно, чарует меня не больше, — заметил Абдулла, — чем бугорок на краю земли, который может оказаться городом Кингсбери.
Настал ещё один густо-красный закат. За ужином солдат показал на него Абдулле и обратил его внимание на большое красное облако в виде замка.
— Ну разве не красиво? — спросил он.
— Это просто облако, — отозвался Абдулла. — Оно не имеет художественной ценности.
— Дружище, — сказал солдат, — по-моему, этот джинн вас допекает.
— Каким образом? — не понял Абдулла. Солдат показал ложкой на далёкое тёмное пятнышко на фоне заката.
— Вон, видите? — сказал он. — Кингсбери. У меня предчувствие — да и у вас, думаю, тоже, — что, когда мы туда доберёмся, лёд тронется. Но как-то нам всё туда не добраться. Не думайте, что я вас не понимаю: вы человек молодой, нетерпеливый, вот ещё любимую девушку потеряли, — естественно, вам кажется, будто Судьба против вас ополчилась. Поверьте мне, большую часть времени Судьбу никто особенно не волнует. И джинн не то чтобы на чьей-то стороне — не более, чем сама Судьба.
— А почему вы так решили? — спросил Абдулла.
— Потому что он всех ненавидит, — ответил солдат, — Может быть, это в его натуре, хотя, осмелюсь заметить, заключение в бутылке его вряд ли исправит. Но не забывайте: что бы он там ни чувствовал, желания ваши он исправно исполняет. К чему же осложнять себе жизнь только для того, чтобы досадить джинну? Почему не загадать самое полезное и своевременное из всех возможных желаний, получить то, что нужно вам, и смириться со всеми нежелательными последствиями? По зрелом размышлении мне кажется — что бы ни учинил этот джинн со своей страстью всё обращать во зло — лучше всего пожелать, чтобы вам вернули ковёр-самолёт.
Пока солдат говорил, Полночь взобралась Абдулле на колени и принялась, мурлыча, тереться о его щёку, чем изрядно его поразила. Абдулла был вынужден признать, что польщён. Раньше Полночь исключительно допекала его — как и джинн, и солдат, не говоря уже о Судьбе.
— Если я пожелаю ковёр, — заметил он, — то готов поспорить, что несчастья, которые пошлёт нам джинн, с лихвой перевесят пользу, которую мы от него получим.
— Спорите? — обрадовался солдат. — До смерти люблю поспорить. Спорим на золотой, что от ковра будет больше пользы, чем неприятностей?
— Пожалуйста, — отвечал Абдулла. — И снова всё выходит по-вашему. Не устаю поражаться, друг мой, почему вас не повысили в чине до командующего этой вашей армией.
— И я, — кивнул солдат. — Из меня бы вышел отличный генерал.
На следующее утро они проснулись в густом тумане. Кругом было сыро и бело, и за ближайшими кустами ничего не было видно. Полночь, дрожа, прижалась к Абдулле. Когда Абдулла поставил перед собой бутылку с джинном, вид у сосуда был донельзя обиженный — даже против обычного.
— Выходи, — сказал Абдулла. — Мне надо загадать желание.
— Я могу удовлетворить его прямо отсюда, — гулко заявил джинн. — Ненавижу эту сырость.
— Отлично, — отвечал Абдулла. — Хочу получить обратно мой ковёр-самолёт.
— Готово, — сказал на это джинн. — И пусть это отучит тебя заключать глупые пари!
Некоторое время Абдулла выжидательно оглядывался, но ничего не происходило. Затем Полночь вскочила. Из солдатского ранца показалась мордочка Шустрика-Быстрика, уши у которого так и развернулись к югу. Поглядев в ту сторону, Абдулла решил было, что слышит легчайший шёпот, какой производит ветер или что-то рассекающее туман. Вскоре туман всколыхнулся — снова и снова, всё сильнее. Ковёр серым пятном возник над головой и спланировал на землю рядом с Абдуллой.
На ковре был пассажир. Свернувшись калачиком, на нём мирно спал разбойного вида мужчина с большими усами. Крючковатый нос вжимался в ковёр, однако Абдулла разглядел золотое кольцо, полускрытое усами и грязным головным покрывалом. В одной руке мужчина сжимал инкрустированный серебром пистолет. Не оставалось никаких сомнений в том, что это снова Кабул Акба.
— Кажется, я выиграл спор, — прошептал Абдулла.
Разбойник шевельнулся и сердито забормотал — то ли из-за этого тихого шёпота, то ли из-за холодной сырости. Солдат прижал палец к губам и замотал головой. Абдулла кивнул. Если бы он был один, то ломал бы себе голову, что же теперь делать, однако в обществе солдата он чувствовал себя едва ли не ровней Кабулу Акбе. Абдулла тихонько всхрапнул и шепнул ковру:
— Выбирайся из-под этого человека и повисни в воздухе передо мной.
По краю ковра пробежала дрожь. Абдулла видел, что он пытается повиноваться. Ковёр сильно дёрнулся, однако было очевидно, что Кабул Акба слишком тяжёлый и выскользнуть из-под него невозможно. Тогда ковёр решил попробовать по-другому. Он на несколько дюймов приподнялся в воздух, и не успел Абдулла понять, что он собирается делать, как ковёр выскочил из-под спящего разбойника.
— Не надо! — ахнул Абдулла, но опоздал. Кабул Акба грянулся оземь и проснулся. Он сел, потрясая пистолетом и крича что-то на непонятном языке.
