Торговец был другом отца Абдуллы.
— Почему же, о сын знаменитейшего на Базаре, — спросил он, — ты желаешь расстаться с тем, что, судя по цене, представляет собою жемчужину твоей коллекции?
— Я реорганизую своё предприятие, — отвечал Абдулла. — Ты, вероятно, слышал, что я скупаю картины и другие произведения искусства. Чтобы освободить для них место, мне приходится распродавать наименее ценные из залежавшихся у меня ковров. И мне пришло в голову, что продавец небесного полотна вроде тебя снизойдёт до того, чтобы помочь сыну своего старинного друга сбыть с рук эту несчастную цветастую тряпку по бросовой цене.
— В будущем содержимое твоей палатки будет представлять несомненный интерес, — заметил торговец. — Позволь предложить тебе половину того, что ты просишь.
— О скупейший из скупцов! — отвечал Абдулла. — Даже бросовая цена — это деньги. Но ради тебя я, пожалуй, скину два медяка.
День был долгий и жаркий. Однако к вечеру Абдулла продал все лучшие свои ковры и выручил за них почти вдвое больше, чем когда-то заплатил. По его подсчётам, теперь у него оказалось достаточно наличности, чтобы содержать Цветок-в-Ночи в разумной роскоши месяца примерно три. А после — после либо подвернётся ещё что-нибудь, либо сладость её нрава примирит её с бедностью. Абдулла сходил в бани. Он сходил к цирюльнику. Он зашёл к парфюмеру и надушился благовонными маслами. Затем он вернулся в палатку и переоделся в лучшие одежды. У этих одежд, как и у одежд большинства торговцев, было много разнообразных хитроумных отделок — вставок, вышивок и оторочек, которые на деле были вовсе не отделками, а тщательно замаскированными карманами для денег. Абдулла распределил своё новоприобретённое золото по этим тайникам и был наконец готов. Без особой охоты он отправился в старую отцовскую лавку. Он твердил себе, что так легче скоротать время до побега.
Было очень странно подниматься по пологим кедровым ступеням и входить в дом, где он провёл большую часть детства. Витавший там аромат — запах кедра и благовоний и шерстяной, маслянистый ковровый дух — был Абдулле настолько знаком, что стоило ему закрыть глаза — и он воображал себя десятилетним мальчиком, играющим за рулонами, пока отец торгуется с покупателем. Но с открытыми глазами ничего подобного Абдулла не видел. Сестра первой жены его отца питала прискорбную слабость к ярко-лиловому. Стены, решётчатые перегородки, кресла для покупателей, прилавок и даже конторка — всё было выкрашено в любимый цвет Фатимы. Сама же Фатима вышла навстречу Абдулле в платье того же оттенка.
— Ах, Абдулла! Как ты вовремя и какой ты нарядный! — воскликнула она, своим тоном давая понять, что ожидала его за полночь и в лохмотьях.
— Вид у него почти как у жениха, — подхватил Ассиф, приближаясь к Абдулле с улыбкой на желчном лице.
Улыбка на лице Ассифа появлялась так редко, что Абдулла даже подумал, будто он потянул шею и кривится от боли. Тут Хаким хихикнул, и до Абдуллы вдруг дошло, что, в сущности, только что сказал Ассиф. К собственной досаде, Абдулла залился буйной краской. Пришлось ему учтиво поклониться, чтобы спрятать лицо.
— Ну зачем же заставлять мальчика краснеть! — воскликнула Фатима. Отчего, естественно, Абдулла покраснел ещё больше. — Абдулла, а что это за слухи, будто бы ты теперь занимаешься картинами?
— И распродаёшь свои лучшие товары, чтобы освободить место для этих картин, — добавил Хаким.
Абдулла перестал краснеть. Он понял, что его вызвали сюда, чтобы в очередной раз распечь. Он окончательно в этом уверился, когда Ассиф укоризненно произнёс:
— Мы несколько обижены, о сын племянницы моего отца, ведь ты, судя по всему, даже не подумал, что и мы тоже могли бы сделать тебе одолжение и взять у тебя несколько ковров…
— Дорогие родственники, — сказал Абдулла, — конечно же, продать ковры вам я не мог. Ведь моей целью было получить прибыль, и едва ли я позволил бы себе обжулить тех, кого любил мой отец.
Он так разозлился, что повернулся и собрался было уйти, — и тут оказалось, что Хаким исподтишка закрыл двери и задвинул засовы.
— Зачем позволять всем и каждому заглядывать сюда? — заметил Хаким. — Дело у нас семейное…
— Бедный мальчик! — воскликнула Фатима. — Никогда ещё он так не нуждался в родственной поддержке, чтобы привести свои мысли в порядок!
— Разумеется, — кивнул Ассиф. — Абдулла, по Базару пошли слухи, будто ты сошёл с ума. Нам это не нравится.
— Он и вправду ведёт себя странно, — согласился Хаким. — Мы не желаем, чтобы подобные разговоры имели отношение к такому уважаемому семейству, как наше.
Это было ещё хуже, чем обычно. Абдулла ответил:
— У меня с головой ничего не случилось. Я знаю, что делаю. И я намерен больше не давать вам ни единого повода меня критиковать — вероятно, уже к завтрашнему дню. Между тем Хаким велел мне прийти сюда, потому что вы обнаружили пророчество, полученное при моём рождении. Это правда или просто предлог?
Он никогда не вёл себя настолько грубо с роднёй первой жены отца, но так рассердился, что решил — они этого достойны.
Как ни странно, все три родича первой жены его отца не то что не стали злиться на него в ответ, но, наоборот, взволнованно забегали по комнате.
— Ну, где же эта шкатулка? — верещала Фатима.
— Ищите, ищите! — твердил Ассиф. — Ведь там записаны слова, произнесённые предсказателем, которого его бедный отец привёл к ложу своей второй жены через час после рождения сына! Пусть посмотрит!
— Написано твоим отцом собственноручно, — сообщил Хаким Абдулле. — Для тебя представляет величайшую ценность!
— Вот она! — воскликнула Фатима, победно снимая с верхней полки резную деревянную шкатулку. Она передала шкатулку Ассифу, а тот вручил её Абдулле.
— Открывай, открывай! — взволнованно закричали все трое.
Абдулла поставил шкатулку на лиловый прилавок и щёлкнул замочком. Крышка откинулась, и изнутри шкатулки пахнуло пылью — там не было ничего, кроме желтоватого листка бумаги.
— Доставай! Читай! — командовала Фатима, разволновавшись ещё больше.
Абдулла не понимал, с чего они подняли такой шум, однако бумажку развернул. На ней было несколько строк, побуревших, выцветших и написанных, вне всякого сомнения, рукой его отца. Абдулла с бумагой в руках повернулся к висячему светильнику. Поскольку входную дверь Хаким закрыл, среди общей лиловости лавки читать оказалось трудновато.
Он ничего не видит! — сказала Фатима.
— И неудивительно, тут совсем темно, — ответил Ассиф. — Отведите его в заднюю комнату. Там открыты потолочные ставни.
Они с Хакимом подхватили Абдуллу под локти и принялись пихать его в заднюю часть лавки. Абдулла так увлёкся, пытаясь прочесть выцветший корявый почерк отца, что покорно позволял себя толкать, пока не оказался под большими потолочными окнами жилых покоев за лавкой. Там было посветлее. Теперь Абдулла понял, почему отец в нём разочаровался. Бумага гласила:
