Тот согласно кивнул головой и, сделав небольшой перерыв, видимо, размышляя о чем-то, несколько раз в задумчивости отхлебнул из фужера, закусывая кусочками шоколада. Затем продолжил:
— Теперь оставался вопрос о выборе пути переезда во Францию, которую отец выбрал в качестве нового местожительства семьи.
— Разумно, — поддержал выбор отца Степан Петрович.
— Согласен, — подтвердил свое отношение к этому и старший брат. — Однако продолжалась война, и западные пути проезда из России во Францию были, естественно, отрезаны Германией и ее союзницей Австро-Венгрией, в то время как южный путь через черноморские проливы в Средиземное море был перекрыт Турцией, тоже союзницей Германии. Поэтому мы с отцом выбрали северный путь — через Швецию.
Степан Петрович резко встал и возбужденно заходил по комнате.
— Что тебя так взволновало, Степа? — несколько удивленно спросил Андрей Петрович.
— Так ведь чтобы перебраться из Швеции во Францию, надо было непременно пройти Датскими проливами, которые контролировались германским флотом! — чуть ли не простонал тот.
Андрей Петрович усмехнулся:
— Эх ты, стратег! Да будет тебе известно, что нейтралитет Швеции во время войны носил ярко выраженный прогерманский характер. И в обмен на поставки железной руды в Германию та сквозь пальцы смотрела на морские связи Швеции с Англией, которые, в частности, обеспечивали шведов необходимым продовольствием. Так что риск перебраться из Швеции в Англию был не так уж и велик.
— Так это же совсем другое дело, Андрюша! — воскликнул тот, усаживаясь на свое место. — И прошу тебя: извини за всплеск моих напрасных эмоций…
— Бывает… — понимающе улыбнулся тот, видя умоляющий взгляд брата, и уже спокойно продолжил: — Собрав самые необходимые вещи и оставив все остальное, нажитое за долгие годы, — он тяжко вздохнул, — отец с мамой, Марией и Петей с моей помощью перебрались из Петрограда* в Гельсингфорс*, где я, как ты, Степа, конечно, знаешь, будучи младшим флагманом Балтийского флота, командовал военно-морской базой. А уже оттуда отвез их в Турку, финский порт на побережье Балтийского моря, где, попрощавшись с ними, посадил на ближайший пароход, уходивший в Швецию. Оттуда они, как мы и предполагали с отцом, благополучно добрались до Англии, а там уже, как понимаешь, рукой подать и до Франции.
Степан Петрович удовлетворенно вздохнул.
— Там, — продолжил Андрей Петрович, — отец приобрел в предместье Парижа по вполне приемлемой цене, так как за время войны стоимость недвижимости значительно упала, уютный двухэтажный особняк, и семья начала новую жизнь, но уже в изгнании, правда, добровольном.
— Тяжело было, Андрюша, прощаться с родными? — сочувственно спросил Степан Петрович брата, понимая в то же время всю бессмысленность своего вопроса.
Тот тяжко вздохнул:
— Не то слово, Степа! Не приведи Господи и тебе испытать то же, что пришлось испытать мне. Я же ведь к тому же тогда был в полном неведении, что может случиться и со мной, но зато был твердо уверен, что отец и мать, а также моя семья будут теперь в полной безопасности. И эта уверенность, поверь, придавала мне силы.
Андрей Петрович снова пригубил фужер.
— После же октябрьского переворота большевиков, захвативших власть в России, озверевшие матросы стали убивать офицеров, сжигая их тела в корабельных топках. — Степан Петрович нервно передернул плечами, представив себе весь этот ужас. — А когда представители Центробалта* пытались склонить меня к сотрудничеству с большевиками, я, естественно, понял, что пришел и мой черед. Упаковав самые необходимые вещи, в том числе и адмиральскую форму, но, разумеется, без шинели, в чемоданы, уже в партикулярном* платье отправился в Париж по уже, так сказать, проторенной нашей семьей дороге.
Степан Петрович встал и обнял брата. Тот же благодарно крепко сжал его руку.
Сев на стул и несколько успокоившись, поинтересовался:
— И чем же ты, Андрюша, теперь занимаешься в благополучной Франции?
Тот, тоже отойдя от воспоминаний о своих былых переживаниях, улыбнулся:
— Веду жизнь благопристойного рантье на доходы в виде процентов с вложенного отцом в банк капитала, а другими словами, за счет накоплений наших с тобой предков.
Степан Петрович понимающе кивнул головой.
А Андрей Петрович уже серьезно продолжил:
— Участвую в деятельности Союза русских офицеров во Франции, возглавляя его морскую секцию. Кстати, — оживился он, — тебе, конечно, известен капитан первого ранга Погорецкий, бывший командир дивизиона подводных лодок Русской эскадры? — Степан Петрович утвердительно кивнул головой, никак не ожидавший услышать что-либо о своем бывшем сослуживце, тем более от брата. — Так вот, он нашел меня в Париже и предложил свои услуги по работе в морской секции. От него-то я и узнал некоторые подробности об эвакуации флота из Крыма и переходе его кораблей из Севастополя в Константинополь.
— Мир тесен, Андрюша, но теперь мне хоть стало понятно, откуда, оказывается, у тебя сведения о том, что командующий Русской эскадрой вице-адмирал Кедров уже, по всей вероятности, не вернется из Парижа в Бизерту, — усмехнулся Степан Петрович. — Помню, как контр-адмирал Беренс, исполняющий обязанности командующего эскадрой после отъезда того во Францию, чуть не лишился дара речи, когда ты сообщил ему об этом в нашей с ним беседе во время твоего визита на флагманский крейсер.
— Это так, Степа. Я только не стал объяснять ему, почему французы не отпустят его в Бизерту, — и, видя немой вопрос в глазах брата, продолжил: — Кедров категорически отказался признавать обещание Врангеля передать французам корабли Русской эскадры в залог обеспечения их содержания в Бизерте.
— Он что же, думает, что те станут содержать эскадру за так, за красивые глазки? — усмехнулся тот. — Какая-то бессмыслица, ей-богу… Хотя, надо признаться, что на совещании командного состава эскадры перед своим отъездом, он прямо высказался против передачи боевых кораблей французам, считая вполне достаточным передачу им плавмастерской «Кронштадт» и нескольких транспортов.
— Вот видишь как, Степа, — вздохнул Андрей Петрович. — Дело в том, что Кедров действительно считает необходимым передать эскадру, во всяком случае ее боевой состав, русскому правительству в изгнании, которое, сам понимаешь, то ли будет, то ли нет. А с французами рассчитаться за содержание эскадры и беженцев лишь вспомогательными судами и частью транспортов, что подтверждает твои слова. Ну да ладно. Мы с тобой ведь все равно, как понимаешь, ничего не изменим. Лучше расскажу тебе о подвиге экипажа тральщика «Китобой», о котором из уст в уста передавали друг другу наши флотские офицеры, оказавшиеся во Франции, наполняя сердца гордостью за русский флот.
Он сделал паузу, заново переживая это неординарное событие, и начал свое повествование.
— После октябрьского переворота большевиков Балтийский флот разложился окончательно и бесповоротно. Да это и не новость для тебя, — усмехнувшись, заметил он. — И тут, представь себе, на рейде Копенгагена весной восемнадцатого года появляется маленький русский тральщик «Китобой», который гордо несет на своей мачте не красный, как положено в Совдепии, а Андреевский флаг, и сигналами просит дать ему право ошвартоваться у пристани или стать на рейде. А на рейде Копенгагена в это время стояли, по сравнению с ним, гиганты — военные корабли английской эскадры Британского флота. Начальство порта не решилось само давать разрешение, а испросило такового у английского адмирала, командующего эскадрой, как старшего командира на рейде.
