— А я подожду, Степа… — смиренно произнесла та и плутовато улыбнулась. — Ведь знаю же, что все равно не утерпишь, чтобы не повторить это чудо еще хотя бы раз…
— Какая же ты все-таки у меня ненасытная, — притворно вздохнул тот, но, погладив ее еще по-девичьи упругую грудь, со всей очевидностью понял, что та не так уж и далека от истины…
* * *
— А вот теперь можешь пытать меня по всем интересующим тебя вопросам, — произнес Степан Петрович, расслабленно откинувшись на подушку, — ибо теперь, кроме этого, от меня, как мужчины, долго не будет какой-либо существенной пользы.
— Будет, Степа, да еще как будет! — счастливо рассмеялась Ольга Павловна и нежно поцеловала его. — Спасибо тебе, дорогой, за такой радостный для меня день. Не зря же ты обещал, что что-нибудь, да придумаешь. Ведь даже и один день счастья — это, поверь, не так уж и мало…
Тот усмехнулся:
— А если бы такое продолжалось в течение года?
Ольга Павловна вздохнула:
— Это несбыточная мечта, Степа, и ты прекрасно это знаешь не хуже, а гораздо лучше меня.
— И все-таки, а вдруг, Оля?
— Не издевайтесь над бедной женщиной, господин флотский офицер! — рассмеялась та.
«Господи, да она даже и не допускает самой мысли о возможности долгосрочной аренды флигеля! — с тоской подумал Степан Петрович. — Дожился, что не могу устроить нормальную интимную жизнь с собственной женой. Тоже мне — капитан первого ранга! — казнил он себя. — Утешает лишь то, что в таком же безвыходном положении оказались и все без исключения офицеры эскадры. Да и не только офицеры, — вспомнил он недавний неофициальный дружеский разговор с начальником штаба эскадры. Так у того-то хоть взрослая, все понимающая дочь… — И тут же спохватился: — Но ведь нельзя же, в конце концов, быть эгоистом, наслаждаясь своими неожиданно возникшими финансовыми возможностями! Все, хватит мучить дорогую мне женщину», — решил он.
— Так знай, Оля, — я оформил аренду этого флигеля на год, — с некоей долей торжественности произнес Степан Петрович.
— Как это на год?! — опешила та, боясь поверить, что не ослышалась. — Ведь для этого же нужны огромные деньги…
— Успокойся, их дал мне Андрюша.
Ее глаза наполнились слезами:
— Ты хочешь сказать, что все это помещение, или как ты назвал его «хоромами», принадлежит нам в течение целого года?!
— Именно это я и хотел сказать, Оля.
Та смахнула слезы и решительно выскользнула из-под простыни.
— Ты куда?! — удивился Степан Петрович.
— Хочу сейчас же, немедленно, осмотреть всю квартиру, Степа!
— А ты разве не видела ее? — опешил тот.
Ольга Павловна усмехнулась, снисходительно глянув на непонятливого супруга:
— Конечно, видела. Но теперь хочу посмотреть на нее не глазами гостьи, а уже глазами хозяйки, — пояснила она, а затем смущенно попросила: — И, пожалуйста, не смотри на меня — я же обнаженная…
Степан Петрович искренне рассмеялся:
— Это же надо! Через пятнадцать лет совместной жизни — и такая девичья стеснительность! — Та с улыбкой опустила глаза. — А ты не допускаешь, что мне доставляет истинное удовольствие обозревать тебя именно обнаженной?
— Допускаю, Степа, — счастливо рассмеялась она. — Обозревай на здоровье! — и выпорхнула из спальни.
Вернувшись, скользнула под простыню.
— Никак не могу успокоиться, — призналась она. — Это что-то несбыточное… Во всяком случае, мы с тобой по гроб жизни обязаны за это Андрею Петровичу.
— Отчего же, Оля?
Та непонимающе посмотрела на него.
— Дело в том, — пояснил он, — что это отец передал мне через Андрюшу три тысячи франков из наших родовых активов.
— Три тысячи?! — боясь, что ослышалась, переспросила она сразу же осевшим голосом.
— Три тысячи, — подтвердил он. — Так что мы теперь с тобой вполне состоятельные люди и можем позволить себе пройтись даже по самым дорогим магазинам.
Из глаз Ольги Павловны катились слезы радости, и она уткнулась лицом в его широкую грудь. Плечи ее вздрагивали… И он молча гладил ее по голове, вспоминая и свое потрясение, когда Андрюша положил перед ним на стол эти действительно немалые деньги.
Немного успокоившись, она просветленным взглядом посмотрела на него:
— Только теперь я поняла глубокий смысл слов Петра Михайловича, твоего отца, когда он вразумлял нас с Марией еще во Владивостоке после ее венчания с Андреем Петровичем.
— Ты это о чем? — невинно спросил тот, хотя сразу же вспомнил о замечании, которое сделал отец девушкам по поводу их ревностного отношения к Александре Васильевне, их с Андрюшей матери.
Та подозрительно посмотрела на него: «Неужто забыл?!» — а затем все-таки напомнила:
— О том, что родители, мол, непременно придут и даже не столько придут, — поправилась она, — сколько бросятся на помощь своим детям, случись с ними какая беда.
Степан Петрович пожал плечами:
— Какая же тут мудрость, спрашивается? Да ведь случись что с Павликом или Ксюшей, мы бы с тобой, что же, разве тут же не бросились бы на помощь им?!
Ольга Павловна улыбнулась:
— Конечно так, Степа! Но это стало понятным и естественным тогда, когда я и сама стала матерью. А тогда, во Владивостоке, вы с Андреем Петровичем были для нас с Марией самостоятельными и уверенными в себе мужчинами, которым вряд ли когда-нибудь потребуется какая-либо помощь. И мы, глупенькие девчонки, даже несколько обиделись на вашего отца, отчитавшего нас за ревностное отношение к вашей матери. Хотя, конечно, и понимали его правоту, — призналась она. — А вот когда к нам с тобой пришла, слава Богу, если и не беда, а лишь затрудненное финансовое положение, Петр Михайлович сразу же пришел тебе на помощь, передав с Андреем Петровичем столь значительную сумму денег. И теперь мы с тобой имеем возможность даже арендовать этот флигель, наше «гнездышко», для наших интимных встреч, которые доставят нам столько радостей…
И снова расплакалась, но уже слезами благодарности.
Он же, стараясь успокоить ее, погладил ее по бедру и вздрогнул, испытав наслаждение.
— Какая же у тебя все-таки бархатистая и нежная кожа, Оля!
Она, еще всхлипывая, подняла голову с его груди и сквозь слезы признательно посмотрела на него:
— Об этом, Степа, ты мне же говорил еще во Владивостоке, — прошептала она.
— И ты, что же, запомнила это? — с сомнением спросил он, недоверчиво глянув на нее.
— Какой же ты у меня все-таки глупенький, дорогой ты мой человек… Да разве женщина сможет забыть такие слова?! Она же будет помнить их, замирая от счастья, до конца дней своих…
