«Слава Богу, будущее Паши определено», — с радостным чувством в груди подумал он. И тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Быстро глянув в зал, сразу же увидел сына, торжествующе смотревшего на него. Он улыбнулся ему и показал большой палец. Тот же ответил ему радостной улыбкой. «Молодец, Андрюша, что настоял во время своего визита в Бизерту на встрече с директором Морского корпуса», — благодарно подумал Степан Петрович.
Когда официальная часть закончилась, к нему подошел вице-адмирал Герасимов.
— Здравствуйте, Степан Петрович!
— Здравствуйте, Александр Михайлович!
Они пожали руки.
— Как видите, я сдержал свое обещание, данное вам с вашим старшим братом, — улыбнулся адмирал.
— Большое спасибо, Александр Михайлович! Мы теперь в долгу перед вами.
— Полноте, Степан Петрович! Ведь с успехами вашего сына это было чистой формальностью, и не более того.
Тот усмехнулся:
— Как говорится, всякое бывает, Александр Михайлович…
— Не могу не согласиться с вами, — улыбнулся директор. — Кстати, вам, наверное, будет небезынтересно узнать, что представители европейских высших учебных заведений отметили высокий уровень подготовки выпускников корпуса, — со скрытой гордостью в голосе сообщил тот.
— От всей души поздравляю вас, Александр Михайлович! Ведь это, как я понимаю, ваша личная заслуга.
— Не совсем, Степан Петрович, — несколько смутился тот. — Это заслуга всего преподавательского состава корпуса.
— Не скромничайте, Александр Михайлович! Как говорят на Руси, каков поп — таков и приход. Поэтому еще раз примите мои поздравления и огромное вам спасибо за вашу заботу о воспитанниках корпуса в столь трудных условиях его нахождения на чужбине.
Адмирал тяжко вздохнул:
— Вот только сожалею о том, что список претендентов на поступление в Сорбонну ограничен только двадцатью шестью выпускниками корпуса. В этой связи должен поделиться с вами и печальной новостью: французские власти намереваются переименовать Морской корпус в «орфелинат», то есть в сиротский дом.
— Как так, Александр Михайлович?! — опешил Степан Петрович.
Тот пожал плечами.
— Морской префект объяснил мне, разумеется, по секрету, — грустно усмехнулся адмирал, — что это намерение вызвано, дескать, слишком большими расходами, по мнению французских властей, выделяемыми на содержание Морского корпуса.
Степан Петрович саркастически усмехнулся:
— Да чему, собственно говоря, удивляться, если на каждом из миноносцев моего дивизиона осталось по десять человек, включая и офицеров. Вот и крутись теперь, как хочешь.
— О Господи! — изумленно воскликнул адмирал. — Так это же означает конец эскадре!
— Почти, — согласился капитан 1-го ранга.
— У меня уже нет сомнений, что вскоре наступит и ее полный конец. Я прав, Степан Петрович? — с болью в голосе спросил Герасимов, скорбно глянув в его глаза через стекла пенсне. — Только сейчас мне стала ясна причина переименования Морского корпуса.
— Не могу не согласиться с вами, Александр Михайлович. Тем не менее мы, флотские офицеры, останемся верны эскадре до конца, каким бы печальным он ни был, — твердо ответил тот.
И вице-адмирал с чувством благодарности и признательности крепко пожал руку капитану 1-го ранга.
* * *
Степану Петровичу сообщили, что отъезд группы выпускников Морского корпуса в Париж для поступления в Сорбонну назначен на 20 ноября 1922 года. Поэтому еще накануне во время очередной встречи с Ольгой Павловной во флигеле они уже подробно обсудили организацию проводов сына во Францию.
Он с благодарностью вспомнил, как еще весной, когда заканчивался срок договора аренды флигеля, неожиданно получил из Парижа перевод на тысячу франков. Причем, что удивило его, не от отца, а от брата. И как усмехнулся тогда: «Спасибо, мол, Андрюша, за заботу о моей “невинности”. Видно, основательно проникся моими интимными проблемами, поставив себя на мое место. И, самое главное, не забыл об этом». И именно это позволило ему продлить договор аренды еще на год. А Ольга Павловна, узнав об этом, откровенно расплакалась от счастья.
— У меня, Оля, возникла мысль устроить прощальный вечер с Павликом именно здесь, в нашем, как ты любишь выражаться, «гнездышке». Пусть и наши «птенцы» окажутся в нем вместе с нами.
Та сразу же загорелась этой идеей:
— Это было бы очень здорово, как сказали бы наши дети, — и тут же сникла. — Но ведь тем самым, Степа, мы же выдадим нашу тайну, которой очень дорожим. А мне бы, честно говоря, очень не хотелось раскрывать ее — ведь сколько же радостей связано с этим нашим «гнездышком» в течение целых полутора лет! — и ее глаза наполнились слезами.
Тот обнял ее:
— Не убивайся так, дорогая. Мы скажем им, что сняли этот флигель лишь для того, чтобы достойно проводить Павлика.
— И чем объясним это? — с тайной надеждой спросила Ольга Павловна, надеясь на светлый ум мужа, который их еще ни разу не подводил.
— Да очень просто, — непринужденно ответил тот. — Мне бы, честно говоря, не очень хотелось, чтобы соседи по «Георгию» увидели стол, уставленный яствами, которые те не могут себе позволить по причинам, тебе, безусловно, известным. Да еще после того, как ты лишилась работы в операционной в связи с продажей «Добычи» итальянцам.
— Уж это точно, от соседей ничего не скроешь, — согласилась та. — Но знаешь, Степа, Павлик не очень-то волнует меня, а вот Ксюша в свои двенадцать лет очень даже легко сможет разгадать наши с тобой уловки, — озабоченно заметила Ольга Павловна, тревожно глянув на мужа.
— Вообще говоря, ничего страшного в этом я не вижу. В конце концов, это наше с тобой личное дело. Но, на всякий случай, осмотрись в нашем «гнездышке», чтобы не дать ей лишнего повода для своих не по возрасту «мудрых» умозаключений.
— Хорошо, Степа, я так и сделаю. А вот устроить проводы Павлика во флигеле, это ты, конечно, здорово придумал. Я бы, честно говоря, до этого не додумалась…
Тот улыбнулся:
— Я очень рад, что доставил тебе удовольствие, — он нежно поцеловал ее, на что та ответила страстным поцелуем.
— Ты неисправима, Оля, — рассмеялся Степан Петрович. — К тебе же опасно даже прикасаться.
— И с каких это пор мы стали такими пугливыми, господин капитан первого ранга? — рассмеялась и та. — Сняли эту шикарную квартиру, приводите в нее почти что невинную женщину, а затем шарахаетесь от нее, как черт от ладана. Или я что-то не так понимаю? — лукаво глянула она на него вполне откровенным взглядом.
— В вашей логике, мадам, несомненно, есть рациональное зерно, а вернее, его зародыш. Но на вас, по всей видимости, не возымели даже признания этого несчастного в том, что он все-таки не железный.
