Итак, лозунгом, сплачивавшим разношерстную, бонапартистскую контрреволюцию после Февраля, было требование не восстановления Романовых, а создания «сильной власти», власти «твердой руки». Это требование шло по двум направлениям: во-первых, в направлении укрепления единовластия Временного правительства; во-вторых, в направлении установления военной (генеральской) диктатуры, что предполагало «коренную перестройку» или даже полное устранение Временного правительства. По мере развития событий, по мере углубления революции второе направление завоевывало себе все больше и больше сторонников: разочарование в возможностях Временного правительства «справиться» с революцией росло.
Идея военной диктатуры с самого начала была связана с именем генерала Л. Г. Корнилова (правда, не только его одного). Главная задача, которую перед Корниловым поставил Гучков, по собственным словам Гучкова, заключалась в восстановлении дисциплины в революционном гарнизоне и постепенном создании «отдельных надежных частей, на которые Временное правительство могло бы опереться в случае вооруженного столкновения»
[190]
.
Такое столкновение действительно вскоре произошло. 20 апреля все петроградские газеты опубликовали так называемую «ноту Милюкова», провозглашавшую незыблемость милитаристской, империалистической политики Временного правительства. Война совместно с союзниками до полной победы над Германией – таков был ее лейтмотив. Но широкие массы рабочих, солдат, крестьян поддерживали в то время внешнеполитический курс эсеро-меньшевистского Исполкома Петроградского Совета, требовавшего заключения всеми воюющими странами мира без аннексий и контрибуций. Милюковская нота прозвучала для них вызовом со стороны правящих буржуазных кругов. Реакция последовала незамедлительно. Уже во второй половине 20 апреля первыми с резкими протестами выступили солдаты Петроградского гарнизона, затем начались рабочие демонстрации. Временное правительство зашаталось.
Из воспоминаний А. И. Гучкова следует, что в эти «горячие» дни он непрерывно совещался с Корниловым. Выяснилось, что в их распоряжении – «три с половиной тысячи надежных войск». Это все, что Корнилову как командующему округом удалось сколотить в качестве кулака против возможной «солдатской анархии». Тем не менее, Гучков и Корнилов не теряли оптимизма, считая, что пусть небольшая, но вполне дисциплинированная часть устоит против «бунтующей солдатни».
На квартире у Гучкова (он был болен) состоялось срочное заседание Временного правительства. Решался вопрос: пустить ли в ход гучковско-корниловский кулак «вооруженной защиты» или искать политические пути выхода из кризиса? Гучков, по его словам, на этот раз предлагал действовать максимально решительно: «Во что бы то ни стало ликвидировать Совет рабочих и солдатских депутатов», для чего необходимо «пройти через серьезное вооруженное столкновение и произвести кровавую расправу». Однако большинство министров колебались. «Они, – вспоминал Гучков, – были не прочь, если кто-нибудь другой, помимо них, подавил бы восстание (так Гучков именует апрельские демонстрации. – Г.И.), но брать на себя ответственность и риск они ни за что не хотели… Я увидел, что выраставшая перед нами задача – необходимость контрреволюции и военных действий – с этим составом Временного правительства неосуществима»
[191]
. Впоследствии Гучков считал нерешительность, проявленную в апреле, одной из своих крупнейших ошибок. И не только он один. Когда Гучков и Милюков в эмиграции вспоминали апрельские дни, Милюков говорил: «В одном я Вас обвиняю, Александр Иванович, в том, что Вы тогда не арестовали Временное правительство». «Конечно, – самодовольно комментировал эту беседу Гучков, – это сделать я мог, но не вызвало ли бы это еще большей смуты?»
[192]
Вот это опасение «еще большей смуты» и сдерживало Временное правительство. Оно лихорадочно искало политические средства борьбы с революционными массами, встречая на этом пути полную поддержку соглашателей из Исполкома Петроградского Совета. Собственно говоря, жертвой этих маневров и пал Корнилов. Сохранился его пространный рапорт за № 1576 (от 23 апреля 1917 г.) Гучкову, в котором он описывал, что же произошло в гарнизоне в эти дни.
Днем 21 апреля в штабе округа были получены сообщения о движении «больших вооруженных масс» к центру города и о стрельбе, начавшейся на Невском проспекте. Корнилов немедленно отдал приказ о вызове на Дворцовую площадь «нескольких частей гарнизона» для предотвращения «возможных насилий». Тут-то и произошел его первый прямой конфликт с ненавистным Советом рабочих и солдатских депутатов. Узнав о приказании командующего округом, председатель Исполкома Совета Н. С. Чхеидзе по телефону заявил Корнилову, что его опрометчивые действия могут лишь «осложнить положение». Вслед за тем в штаб округа прибыли представители Исполкома. Корнилов в рапорте Гучкову уверял, что после того, как получил от них заверения, что Совет «примет все меры к прекращению беспорядков», его приказ был отменен, и частям было предписано «оставаться в казармах». Но вечером того же дня на Невском вновь произошла стрельба, а утром 22-го в газетах появилось воззвание Исполкома, в котором заявлялось, что только ему, Исполкому, принадлежит право «располагать» гарнизоном и «устанавливать порядок вызова воинских частей на улицу».
«Находя, – докладывал Корнилов, – что таковым обращением Исполнительный комитет принимает на себя функции правительственной власти и что я при таком порядке никоим образом не могу принять на себя ответственность ни за спокойствие в столице, ни за порядок в войсках, я считаю необходимым просить Вас об освобождении меня от исполнения обязанностей главнокомандующего Петроградским военным округом»
[193]
.
Но Корнилов уходил отнюдь не по «собственному желанию». Это было его поражение: события Апрельского кризиса ясно показали, кому фактически подчиняется Петроградский гарнизон. Корнилову не только не удалось вывести его из столицы, но даже поставить под свой сколько-нибудь ощутимый контроль. Корнилову нужно было уходить, впрочем, как и его шефу – военному министру А. И. Гучкову. Пути их расходились. Как впоследствии рассказал Гучков, он решил уехать на фронт, «чтобы подготовить там кадры для похода на Москву и Петроград». «Словом, – писал он, – я ставил себе задачу, которую так неудачно пытался потом осуществить генерал Корнилов»
[194]
. Имея в виду свои новые замыслы, Гучков, по всей вероятности, не прочь был «закрепить» Корнилова поближе к столице. Он обратился к верховному главнокомандующему генералу Алексееву с просьбой назначить Корнилова командующим Северным фронтом (вместо уходившего в отставку генерала Н. В. Рузского). Гучков прямо мотивировал это учетом «политических возможностей в будущем»
[195]
. Но Алексеев не внял гучковской просьбе, сославшись на недостаток у Корнилова авторитета в войсках Северного фронта. По некоторым косвенным данным можно предположить, что в этот момент Алексеев для подкрепления своей позиции запрашивал следственный материал о разгроме в Карпатах 48-й (корниловской) дивизии весной 1915 г.
[196]
Но дело было прошлое, утекло с тех пор много воды… Армию, сообщал Алексеев в Петроград, «Корнилов может получить любую»
[197]
.
