«Ландсман» – это слово на идиш и по-немецки значит «человек из твоей страны».
А по-нашему – земляк, земеля, землячок.
Землячок – это важно. Он тот, кто всегда тебя поймет.
«Парень из моего двора». С моей улицы. Из моей деревни. Из моего квартала.
Тут и Окуджава со своими «арбатством, растворенным в крови».
Тут и Евтушенко – вечный стрелочник со станции «Зима».
Тут наши «деревенщики» с их деревней.
Тут и другой американский классик Уильям Сароян – так никогда и не порвавший свою армянскую пуповину.
Или Брэдбери с его скромной, но бесконечной любовью к «земляничному окошку», на веранде викторианского старого дома в маленьком Городке.
И вот наш герой Джером Ди. Сэлинджер.
Кто он? Родом из какой земли? Где его «земели»?
Отец – немецкий еврей. Не из раввинов. Не из скрипачей, не из психоаналитиков.
Из лавочников. Из колбасников.
Успешная торговля мясом привела его в результате не куда-нибудь, а в Нью-Йорк – город на Парк Авеню. В место компактного проживания богатой белой протестантской Америки.
Если бы хотя бы в Бруклин. В привычную еврейскую среду. В смешанную среду. В эмигрантскую.
Но когда есть деньги снять квартиру на Парк Авеню – снимаешь ее на Парк Авеню. В районе, куда поселилась семья, цветных не было вообще.
А евреев почти не было.
Но если есть деньги отправить сына в дорогую школу – отправляешь его, например, в среднюю школу Макберни – «частное учебное заведение, принадлежащее к ассоциации молодых христиан».
При этом Сэлинджеры – не семья евреев-ассимилянтов, принявших христианство.
На следующий год после поступления в эту школу Сэлинджер проходит «бармицву» – торжественное тринадцатилетние по иудейскому обряду.
А еще через год мальчик впервые узнает о том, что его мать не является этнической еврейкой, что она – ирландка, принявшая иудаизм ради брака с его отцом. То есть он – полуирландец.
Быть ирландцем или итальянцем в тогдашнем Нью-Йорке было немного лучше, чем евреем или, не дай бог, негром. Но все равно для Парк Авеню это был «второй сорт».
В любом случае, к четырнадцати годам голова подростка Сэлинджера уже до предела заморочена всей этой ситуацией.
Вопросы: «Кто я?» и «Где они, мои земляки?» приходят в эту голову – и уходят, оставшись без ответа.
И все это происходит на фоне предвоенной Америки тридцатых.
Америки – полного расцвета всех видов расизма.
Люди, хоть немного знакомые с историей этой страны, знают, что перелом в отношениях белых и черных, а также в отношении к евреям, произошел именно во время войны, а точнее – там, на войне.
Именно вернувшийся домой солдат, побывавший в рукопашном бою, уже не мог принять раздельные места в автобусе.
– Этот черный парень рядом со мной бежал в атаку – умирать. Почему же ему нельзя теперь сидеть рядом со мной в автобусе?
Именно после войны белые американцы впервые активно начали поддерживать черных в борьбе за равные права.
На отношение к евреям, конечно же, больше всего повлиял фашистский вариант «решения вопроса». Но и совместный пуд соли, съеденный на войне, тоже сыграл свою роль.
Но все это случилось позже.
А тогда, в тридцатые, отец Сэлинджера поселил семью в районе, где найти землячка такому, как Джером Ди., было просто нереально.
Он – красавец-парень, высокого роста и с белозубой, вполне голливудской улыбкой, тем не менее, ощущал себя изгоем. Чужаком.
У Сэлинджера, несмотря на ирландскую половинку, вполне жгучая семитская внешность. И нос – как положено жертве «еврейского вопроса».
Итак, Сэлинджер проводит свое отрочество в эпицентре чванливой, антисемитски настроенной белой нью-йоркской знати. То есть, лезет со свиным своим рылом в тамошний калашный ряд.
При этом родители мечтают о поступлении его в один из университеов «Айви Лиг» (Лиги Плюща).
В хороших американских университетах в ту пору существовала процентная норма. Точно такая же, как в царской России, и впоследствии, в нашем Советском Союзе.
Такая норма, безусловно, противоречила американской конституции, и с ней пытались бороться. Но существовало множество обходных путей.
В результате, молодой человек, все-таки попавший вот в эти разрешенные «три процента», конечно же, чувствовал себя в таком вот «восповском» университете белой вороной. И ни о каких земляках речи не могло быть.
Сэлинджер возненавидел этот мир – мир Парк Авеню и «плюшевых» университетов. А до этого – мир английских частных школ закрытого типа.
В конце десятого класса пятнадцатилетний Джером Ди. переходит в «Вэлли Фордж», военную школу штата Пенсильвания.
Эта чисто белая закрытая школа была очередной попыткой мальчика интегрироваться в среду англо-саксонского «коренного населения».
И именно эта школа стала частичным прообразом школы «Пенси» в «Над пропастью во ржи». В повесть перекочевали проблемы, с которыми именно там пришлось столкнуться юному Сэлинджеру.
По окончании «Вэлли Фордж» Сэлинджер поступает в Нью-Йоркский университет.
Но после первого курса неожиданно уходит оттуда и устраивается массовиком-затейником на круизный корабль.
Вернувшись, он, несмотря на всю свою неприязнь к Лиге Плюща, записывается на писательский семинар в «плюшевом» Колумбийском Университете.
Он уже принял решение стать писателем, и такой семинар считает необходимым.
И в это время происходит первая публикация: рассказ «Подростки» выходит в нью-йоркском журнале «Стори».
Именно этот рассказ оказался и первой публикацией Сэлинджера в России.
В самом начале шестидесятых он был напечатан в прогрессивном журнале «Сельская молодежь». Да, в короткую хрущевскую пору эта самая «Сельская молодежь», наравне с «Юностью», была одной из распахнувшихся форточек в мир зарубежной литературы.
Дальше Сэлинджера начинают печатать: у него берет рассказ «Нью-Йоркер» и еще пара известных журналов.
Ранние рассказы Сэлинджера – все о том же снобизме, о непонимании, об одиночестве, о человеке, которому трудно вписаться в окружающую среду.
И конечно же, о хорошеньких женщинах, которые попались на пути этого одинокого и непонятого человека.
Мы не знаем, каким бы он стал, если бы так и остался там, на Парк Авеню, в уютных аудиториях Колумбийского. Наверное, стал бы Успешным Молодым Писателем. Наверное, он нашел бы «своих» в среде прочих Успешных Молодых, поблескивающих очками…
Но тут его, по меткому выражению Марины Цветаевой, «схватила за волосы судьба». Мы хорошо знаем эту Судьбу, схватившую многих, костлявую с косой… челкой и щеточкой усов. С каркающим голосом и романтическим именем Адольф.
