Вопрос: Признавал ли Грязнов себя виновным в причастности к военно-фашистскому заговору?
Ответ: На первых допросах Грязнов категорически отрицал свою виновность и признал свою вину только после того, как был подвергнут избиению. Били Грязнова в Лефортовской тюрьме Николаев, Ямницкий и по их указанию Грязнова несколько раз ударил и я. После побоев Грязнов стал давать показания…
Вопрос: Уточните, какие физические методы применялись к Грязнову?
Ответ: На первых допросах, до его признания, Грязнова били кулаками. Особенно проявлял активность в избиении Грязнова Ямницкий. Я тоже несколько раз ударил Грязнова. Хочу дополнить, что помещение арестованных в Лефортовскую тюрьму означало санкцию на применение к ним физических мер воздействия. Грязнов сразу же был помещен в Лефортовскую тюрьму, в которой в тот период времени избивали большинство арестованных и крики их были слышны во время допросов. Сама обстановка, созданная тогда в Лефортовской тюрьме, действовала на арестованных, в том числе, очевидно, и на Грязнова. Я тогда был младшим лейтенантом государственной безопасности и всего только месяц работал в Москве. Для меня приказ начальника Особого отдела со ссылкой на Ежова был в тот период времени обязательным не только формально. Я верил в необходимость таких методов допроса…»
Казакевич, как установлено Главной военной прокуратурой, добивался от подследственных ложных показаний, оговора в совершении ими тягчайших преступлений путем систематических жестоких избиений, длительных изнурительных допросов, лишения сна, угроз, запугивания и применения других, запрещенных законом методов ведения следствия.
Из заявления дивизионного комиссара Н. Ф. Севастьянова от 3 октября 1939 года (подлинник заявления находится в материалах его архивно-следственного дела № 981226): «В начале следствия я следователю Казакевичу доказывал свою непричастность к антисоветской организации. С третьего допроса меня стали бить. На почве нервного потрясения у меня возник непреодолимый ужас перед избиениями и допросами, я быстро дошел до крайней степени нервного и физического истощения, был на грани сумасшествия, в таком состоянии вынужден был дать на себя ложные показания…»
Он же в заявлении на имя Сталина от 3 декабря 1939 года:
«1) Капитан Казакевич бил меня по лицу так, что я кубарем летал по комнате, бил под подбородок, под ребра, каблуками своих ботинок бил по коленям моих ног, гонял меня по комнате, сам бегал за мной, бил меня.
2) Клал меня животом на стул, хотя я болел воспалением печени, в таком положении лупил резиной и причинял мне острую физическую боль.
3) Клал меня на пол, на полу лупил резиной.
4) Брал меня за шиворот и спрашивал: «Хочешь, я дам тебе по морде?» Когда я отвечал: «Не хочу», он бил меня по лицу; когда отвечал: «Бейте», тоже бил; когда ничего не отвечал, опять бил, требуя ответа, с угрозами требовал от меня ответа, почему у меня морда похожа на бандита Троцкого, заставлял меня садиться в профиль к свету и всячески издевался насчет того, что у меня троцкистская морда.
5) Находясь три месяца в Лефортовской тюрьме, я спал в сутки не больше часу… Если бы у меня хватило сил и воли, я бы не дошел до такого позора, до клеветы на себя и на других…»
И еще одна выдержка из заявления Н. Ф. Севастьянова от 21 февраля 1940 года: «Убежден, что следствие нетвердо было уверено в том, что я враг народа, иначе чем я могу объяснить следующие слова капитана Казакевича, сказанные мне, когда я, избитый, рыдая, стал писать ложные на себя показания, говоря ему: «Что я буду писать?» «Пишите, – сказал он, – так, чтобы было похоже на правду…»
За все его художества Казакевича в 1956 году исключили из партии, а в 1958 году снизили пенсию на 50 процентов.
Разумеется, на пути казаков, сражавшихся на стороне вермахта, не раз попадались подобные следователи, выбивавшие показания, «похожие на правду». Помнили они и расказачивание, и голодомор. Для них борьба на стороне немцев была лишь продолжением Гражданской войны, которую Советская власть не прекращала вести против казаков.
Советские контрудары в сентябре – октябре преследовали цель окружить и уничтожить прорвавшуюся к Волги германскую группировку. Ставка передала Сталинградскому фронту 24-ю, 1-ю гвардейскую, 66-ю армии, которые должны были контрударом разгромить немецкий 28-й танковый корпус и соединиться с советскими войсками в Сталинграде.
В начале сентября советская 4-я танковая армия должна была своим левым флангом захватить Вертячий, отбросить немцев за Дон и выйти на рубеж оз. Песчаное – Мариновка. 24-я армия атаковала в направлении Карповки и должна была занять рубеж Мариновка – Новый Путь. 1-й гвардейской армии во взаимодействии с 24-й армией предстояло овладеть разъездом Басаргино, а затем выйти на рубеж Новый Путь – Верхне-Царицынский. 66-я армия наносила удар в направлении Орловки, чтобы отрезать прорвавшуюся к Волге группировку.
В 1-ю гвардейскую армию входили свежие 38-я, 39-я, 41-я гвардейские и 116-я стрелковые дивизии и 7-й танковый корпус, а также изрядно потрепанные в предшествовавших боях 24-я, 64-я, 84-я и 315-я стрелковые дивизии, где сохранилось очень мало артиллерии, и 4-й и 16-й танковые корпуса, каждый из которых по числу танков скорее соответствовал танковой бригаде. Армия была усилена 671-м артиллерийским полком с 18 152 мм гаубицами-пушками и дивизионом 1158-го артиллерийского полка с шестью 122-мм пушками. В 24-ю армию входили 173– я, 292-я, 308-я, 221-я и 207-я стрелковые дивизии и 217-я танковая бригада, а в 66-ю армию – 299-я, 120, 231-я, 49-я и 99-я стрелковые дивизии и 246,148,10 и 69-я танковые бригады.
Советская авиация сталинградского направления (8-я и 16я воздушные армии и 102-я и ад ПВО) к 1 сентября имела 738 исправных самолетов, в том числе 113 дневных бомбардировщиков, 71 ночной бомбардировщик, 241 штурмовик и 313 истребителей. Кроме того, использовались 150–200 бомбардировщиков авиации дальнего действия.
Немецкий 4-й воздушный флот имел 260 истребителей Ме-109,60 Ме-110,86 пикирующих бомбардировщиков Ю-87, 156 бомбардировщиков Ю-88 и 160 бомбардировщиков Хе-111. Всего у немцев на южном крыле Восточного фронта было 722 самолета, без учета разведывательной и вспомогательной (связной) авиации. Из них исправными были 60–70 %. Из состава 4-го флота на Сталинградском направлении действовал только 8-й авиакорпус, который имел около 100 исправных самолетов, в том числе 30—40 истребителей, 30 бомбардировщиков, 30–40 пикирующих бомбардировщиков. Таким образом, советские ВВС обладали почти семикратным численным превосходством.
1-я гвардейская армия генерала Кирилла Москаленко атаковала 3 сентября, имея на подготовку один день, в направлении совхоз Котлубань, Самофаловка, Гумрак. Немцы, зная о подготовке наступления, нанесли упреждающий артиллерийский и авиационный удары.
24-я и 66-я наступали 5 и 6 сентября, но потерпели неудачу. Войска вводились прямо с колес, не зная точного расположения немецких позиций. 24-я армия в день наступления совершила 50-километровый марш, и можно представить себе состояние ее бойцов перед атакой. Разумеется, ни о какой рекогносцировки местности или налаживании взаимодействия и речи не шло. Впрочем, в этом отношении данное наступление принципиально ничем не отличалось от подавляющего большинства проведенных Красной Армией наступлений в 1941–1945 годах. Гладко все выглядело только в послевоенных генеральских и маршальских мемуарах.
