«Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной отдельно взятой капиталистической стране»
[52]
.
Но вернемся к съезду. Сталина на съезде поддержали в основном те партийцы, которые к февральскому перевороту находились в России. В тюрьме ли, в ссылке ли, в подполье — не важно. Для них возрождение партии практически с нуля было чудом, произошедшим у них прямо на глазах. А это чудо было обусловлено деятельностью Сталина. Для европейского же «десанта»: женевского, стокгольмского, лондонского или американского — все равно какого, «поднатоскавшегося ума» на страницах европейской или американской либеральной и социалистической прессы, указанные партийцы за редким исключением были если не «варварами», то уж точно неотесанными «туземцами». Ну а уж Сталин, бывший семинарист, сын сапожника, чтобы с ними выступал на равных… не бывать такому. В узких кругах, в междусобойчиках, в ходу были и более откровенные выражения:
«Ну, был бы русский. Уж куда бы ни шло. Но грузин…» (Можно подумать, что Чхеидзе и Церетели были других кровей).
Не буду называть имен, но это высказывание я услышал из уст старого якобы «большевика», бывшего бундовца. Боюсь утверждать со стопроцентной уверенностью, но где-то внутри убежден, что такой национал-социалистический шовинизм являлся одним из важнейших факторов, влияющих на неприятие личности Сталина многими его противниками в 20-е, 30-е, 40-е и 50-е годы. Уши его торчат и из нынешней медведевско-федотовской десталинизации.
Рис. 9. Крестьянская страда. Боронование пашни.
Рис. 10. Крестьянская страда. Пахота.
Европейская «десантура», обживаясь по приезде благодаря стараниям Сталина, первые месяцы молчала. Но уже в июньские дни начала роптать. Появление же на политической же сцене Троцкого она встретила «на ура»: хоть вроде бы и бывший идейный противник, но свой. Мол, вот кто способен поставить на место зарвавшегося выскочку. В результате на выборах в состав ЦК Троцкий хоть и ненамного, но все же опередил Сталина по количеству поданных за него голосов и занял четвертое место после Ленина, Свердлова, Зиновьева. Сталин же стал пятым.
И здесь же еще один момент. Свою силу Сталин набрал в ФЗК, в фабрично-заводских комитетах. Здесь, в кругу людей, непосредственно участвующих в производстве — рабочих, инженеров, работников администраций заводов и фабрик, — он без всяких межличностных затруднений не только знакомился с их условиями жизни, но и набирался технических знаний, объемом которых он потом, много лет спустя, поражал сталинских наркомов, сталинских директоров, сталинских конструкторов.
И здесь же добавим: Сталин недолюбливал профсоюзников, в особенности освобожденных, склонных, по его мнению, к меньшевизму, к соглашательству. Так, он часто тогда говорил: «Освобожденный от прямого участия в производстве человек уже чиновник, а как чиновник он делает только то, что ему надо, прикрываясь мнением производственников».
Дело в том, что в провозглашенной же съездом работе партии в профессиональных союзах, в самом призвании Съездом всех членов партии вступить в члены профсоюзов и принять активное участие в их работе он, к сожалению, не заметил подмену Троцким рабочего самоуправления администрированием, не увидел попытку подмять профсоюзами работу ФЗК, этого детища генерала Маниковского. В годы Гражданской войны, когда Сталин, отстраненный троцкистами от работы в центральных органах власти, мотался по фронтам, Троцкий с подручными поспешили ликвидировать ФЗК, объединив их с профсоюзами, тем самым нанеся тяжелый удар по провозглашаемому партией рабочему контролю над производством.
Корниловский мятеж
1 марта рухнула Российская монархия. И фактически тут же монархическая идея умерла, так как офицерский корпус России испытал шок. Первый солдат и первый дворянин империи отрекся от престола, от своей присяги, от России, которой клялся служить. Носители идеи монархии сразу превратились в маргиналов. О чем говорить, если даже генерал Лавр Георгиевич Корнилов вполне искренне заявлял:
«Когда ко мне приходят монархисты, я гоню их прочь».
А в образованных кругах использовались и такие исторические аспекты:
«Ведь Кобылины — Кошкины — Захарьины даже не Рюриковичи, а основатель их династии, Федор Никитич Романов, стал патриархом в лагере Тушинского вора».
Всего за пять месяцев семнадцатого года Россия прошла огромнейший путь. Вначале ей попытались подсунуть либеральный курс — кадетовщину, лицо которой представляли Гучков и Милюков. Их лозунги пропахли нафталином — победа до победного конца, а в вопросе о земле и рабочем контроле — «Виг вам, все по домам, собрание, то есть революция, окончена». Память о кадетовщине у потомков сохранилась в словах песни: «Как ныне сбирается красный солдат отмстить ненавистным кадетам…».
Затем был вытащен социал-демократический проект, гоцлиберданщина, лицо которой представляли Церетели, Гоц, Либер, Дан и иже с ними. Эти товарищи в кадетском проекте поменяли слова о «победе до победного конца» на «победу без аннексий и контрибуций», а вместо обещанного «индейского жилища» — учредительное собрание, которое, мол, все решит. Основной же смысл предшествующего проекта «все по домам» сохранился. А когда люди не захотели расходиться, то на Садовой затрещали пулеметы. Треск пулеметов разбудил русский офицерский корпус и его генералитет от прострации — Родину надо спасать. А для этого надо определяться.
Рис. 11. Семья русского офицера.
О том, как же так случилось, что значительная часть офицерского корпуса и даже генералитета России в ходе происходящих тогда событий добровольно поддержала большевиков, молчит такой историк революции, как Троцкий. А вслед за ним и историки от КПСС. А молчат они, потому что все это не вкладывается в их марксистскую классовую голову. Согласно их теории «столбовое» дворянство, составлявшее костяк офицерского корпуса должно было выступать на противоположной от большевиков стороне. Эти люди будто бы не читали «Поединка» и «Юнкеров» Куприна, в которых автор описывал реалии жизни офицеров России того времени, опровергая упрощенческий подход этих горе-историков.
Почти полное разорение дворян в годы, последовавшие за реформой 1861 года, является непреложным фактом. Дворянские поместья, включающие значительную часть российских пахотных угодий, многократно заложенные и перезаложенные, были для дворян не столько источником средств существования, сколько источником постоянной головной боли. Большевистский Декрет о земле, решающий вопрос в желательном или нежелательном для них направлении, в любом случае подводил жирную черту под их мытарствами, вырывал у банков закладные документы и вызывал чувство облегчения. Многие из «столбового» дворянства вполне осознанно одобряли переход земли в исключительное пользование государства, из рук которого они ее в свое время получили и которому они сами на протяжении веков обязаны были служить. Хотя Петр III в 1762 году и освободил их от такого закрепощения, тем не менее сам факт массового разорения превратил дворянство в вольнонаемный служилый класс, некий эквивалент пролетариата, где наниматель не какой-то там частник, а само государство. Хроническое безденежье, для успешности продолжения военной карьеры очень узкое горлышко для поступления в Академию Генерального штаба, обрекало большинство офицерства на «тупость» гарнизонной службы либо подталкивало его к более широкому взгляду на окружающий мир, в котором тема будущего России была отправной точкой. Ибо поведенческий импульс благородного сословия для значительной части его представителей оставался прежний: «Наши деды за Россию кровь проливали и нам наказали».
