«Таким образом, в конце мая, сразу после визита Гесса, английское руководство задумало нанести удар по СССР, а уже 12 июня эта идея стала воплощаться в конкретные военные решения. Причем готовность к бомбардировкам должна быть немедленной. Иными словами, когда всему миру стало ясно, что немцы вот-вот нападут на СССР и Британия наконец-то получит могучего союзника, ее руководство вознамерилось этого союзника срочно… побомбить!»
Да! Да! Именно так. Как иначе понимать сведения, полученные на тот момент советской разведкой, согласно которым по настоянию Черчилля начальниками штабов главнокомандующему индийской армией была послана в те же дни следующая телеграмма N130:
««Ход развития советско-германских отношений может сделать для нас исключительно выгодным быть готовыми предпринять бомбардировку Бакинских нефтепромыслов с минимальной задержкой. В связи с этим предлагаем вам дать указания командующему войсками в Ираке совместно с командующим авиацией в Ираке и в сотрудничестве с командующим авиацией на Ближнем Востоке сделать все административные приготовления для этой операции, включая все требуемые расширения и улучшения выбранных посадочных площадок»
[97]
.
Далее, Спаськов резонно замечает:
«…Бомбежкой получают не союзника, а врага; нанеся удар по Баку, Англия автоматически вступала в войну с СССР. Выходит, Черчилль с министрами сошли с ума? Нисколько! Таким способом Черчилль пытался спасти Великую Британскую империю»
[98]
.
Ведь кроме СССР у Британской империи на тот момент был еще один страшный враг — США. Ибо при мощнейшей экономике США, сильном долларе и лучших американских товарах — экономическое поражение англичан и, как следствие, развал Британской империи становились только вопросом времени.
Назначив на 22 июня (!!!) начало бомбардировок Баку, Черчилль, по сути, становился прямым союзником Гитлера в войне с СССР и выходил из уже нацело проигранной им войны с Германией. Английскому обывателю преподносилось это как окончание кошмара бомбардировок. Именно это собирался сказать сэр Уинстон в своей вечерней речи в субботу 21 июня 1941 года, анонсированной, но не произнесенной. Помешало такому развитию событий письмо президента США Ф. Рузвельта, о котором сам Черчилль доносит для истории лишь краткую реплику:
«Американский посол, проводивший уик-энд у меня, привез ответ президента на мое послание. Президент обещал, что, если немцы нападут на Россию, он немедленно публично поддержит “любое заявление, которое может сделать премьер-министр, приветствуя Россию как союзника”. Уайнант передал устно это важное заверение»
[99]
.
Этим американским послом был Джон Уайнант, преданный и надежный соратник Рузвельта и в то же время человек, симпатизирующий Советскому Союзу. Как сообщают исследователи, незадолго до вторжения немцев в СССР его вызвали в Вашингтон. После кратковременного пребывания на родине ранним утром 20 июня 1941 года он срочно вылетел обратно в Лондон на четырехмоторном бомбардировщике. Но в начале полета вышел из строя один из двигателей. Лететь на аварийном самолете дальше через весь океан было близко к самоубийству, поэтому командир корабля, военный летчик, справедливо предложил Уайнанту вернуться обратно. Но посол, сугубо гражданский чиновник, приказал продолжить полет. Уайнант не стал терять на смену самолета даже несколько часов, потому что вез срочное личное послание от президента Рузвельта премьер-министру Черчиллю, которое сам должен был тому передать
[100]
. Вот под таким давлением и родилась антигитлеровская коалиция.
* * *
С первых дней война в России развивалась бурно. В самом начале войны, когда германский вермахт неудержимым потоком несся по территории России, снося все перед собой, вряд ли кто мог предположить, что уже в феврале 1942 года на фронт пойдут эшелоны с танками, пушками и самолетами, изготовленными на перемещенных заводах. Операция по эвакуации промышленности на восток прошла блестяще. Ни до, ни после ни одна страна мира не продемонстрировала столь высокой организованности и скорости, с которой сталинский СССР переместил свой промышленный потенциал за тысячи километров от своего прежнего расположения. Потом последовало контрнаступление под Москвой. Пусть оно не отвечало высшим образцам военного искусства, но ошеломляла решимость и ярость, с которой шло это наступление. Вроде полностью разгромленная Красная армия вдруг возродилась как легендарная птица Феникс и нанесла тяжелейший удар по якобы непобедимому вермахту.
Сам Гитлер пришел в неистовость. «Стоять! Стоять! Стоять!» — кричал он на своих готовых уже бежать, бросая все и вся, генералов. Только так немецкая армия избежала судьбы Великой армии Наполеона. Он, фюрер, прекрасно понимал, что отступление слишком часто превращается в бегство, за которым следует разгром. Недаром в вермахте медаль «за зиму 1941-42-го года» была приравнена к Железному Кресту.
Но особо тяжелой гирей на душу недругов России стали сведения о создании Сталиным в глубоком тылу, между Тулой, Воронежем, Сталинградом и Саратовом, мощного инкубатора стратегических резервов в составе десяти общевойсковых армий и двадцати танковых корпусов. Ему, этому недругу, стало очевидным: если пустить все на самотек, то война может окончиться значительно раньше, чем было запланировано. Надо было предпринимать что-то кардинальное.
Известно, что «кому война, а кому — мать родная». Очевидно, для вот этих, кому мать родная, вложивших в развязывание войны огромные средства, каждый день войны — это миллионы и миллиарды прибылей. Поэтому их не устраивала окончательная победа Гитлера, точно так же, как и окончательная победа СССР. Как сказал небезызвестный Гарри Трумэн:
«If we see that Germany is winning we ought to help Russia and if Russia is winning we ought to help Germany, and that way let them kill as many as possible, although I don’t want to see Hitler victorious under any circumstances. Если мы увидим, что войну выигрывает Германия, нам следует помогать России, если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и пусть они как можно больше убивают друг друга, хотя мне не хочется ни при каких условиях видеть Гитлера в победителях»
[101]
.
В Хрущевские времена для объяснения успехов вермахта в начале лета 1942 года общественности было рассказано:
«Ставка признавала возможность наступления немецкой армии на юге, однако считала, что противник, державший крупную группировку своих войск в непосредственной близости к Москве, вероятнее всего нанесет главный удар не в сторону Сталинграда и Кавказа, а во фланг центральной группировке Красной армии с целью овладения Москвой и центральным промышленным районом. Неправильное определение советским Верховным Главнокомандованием (читай — Сталиным. — Н. Л.) направления главного удара противника на первом этапе летней кампании привело к стратегически ошибочным решениям. Вместо концентрации сил в полосе действий Юго-Западного и Южного фронтов и создание на левом фланге советско-германского фронта непреодолимой для врага глубоко эшелонированной обороны Ставка продолжала укреплять центральный участок фронта и усиливать Брянский фронт, войска которого группировались на правом крыле, прикрывавшем направление на Москву через Тулу»
[102]
.
