Я писала то, о чем герцог и так уже догадывался. Что я не просто умная женщина, своими советами до сих пор охраняющая покой города. Что я не просто разбираюсь в болезнях и странным образом смыслю в строительстве. Что я не просто оставленная жена, муж которой никак не вернется из чужих земель. Я сообщала о том, что я – маг, охраняющий этот мир, и что моему мужу – такому же магу – требуется срочная помощь.
А это невозможно без согласия всех жителей города. И еще – что от герцога требуется срочно построить эшафот.
Гонец уносил мое письмо, Тина сопела в кроватке, Дора притихла в углу за вышиванием, а я сидела, выпрямившись на стуле и сложив на коленях руки.
Третья подстерегающая меня опасность в том, что люди, населяющие мир, не всегда соглашаются на соединение с другим – ведь это небезопасно.
И тогда они попросту убивают Хранителя, а мир остается существовать самостоятельно.
Я знала это. Но я приняла решение. Отступать поздно.
* * *
Мое последнее утро в мире-отражении выдалось сухим, холодным, но солнечным. Каким бы ни был исход – утро последнее в любом случае.
Моя дочь поела рано – и опять уснула. Она словно чувствовала, что не надо мешать.
Я помылась в лохани – Дора нагрела воды, – заплела косу и выбрала самое скромное из своих платьев – серое с белой шнуровкой. За окном облетали листья с деревьев, молочник прогромыхал тележкой, процокали копыта…
Наша жизнь не принадлежит нам, творцам миров. Нам принадлежат чужие жизни, но собственной мы не распоряжаемся.
Обув деревянные башмаки и даже не накинув шали, я вышла за дверь. Дора с моей дочкой остались дома. Мне совсем не холодно. Я вообще ничего не чувствовала, только в воздухе пахло осенью. Летела по ветру паутинка. По земле волочился желтый каштановый лист. Я медленно шагала к рыночной площади, по дороге оглядываясь на красивые новые дома, возведенные совсем недавно. Жители выглядывали из окон, выходили из дверей, отпирали лавки. Приветливо кивали. Им хорошо сейчас, людям. Ведь они обманули смерть – и живут словно второй раз.
А я могу у них это забрать. Как и они – у меня.
Вот и площадь. Сегодня торга не будет. Горожане с недоумением собираются группками, переговариваются и косятся на свежевозведенный эшафот.
Его строили всю ночь, стуча топорами и не давая спать окрестным жителям.
Глядя перед собой, не опуская головы, я прошла прямо к нему, народ замолкал и расступался. Глашатаи герцога сейчас разъезжали по всему городу, выкрикивая призывы и сгоняя людей. Не слишком вежливо, быть может, но об этом тут же забудут, лишь узнав, зачем их собрали.
Я потрогала свежие доски, они еще пахли лесом. Что со мной сделают? Отрубят голову? Повесят? Сожгут? Хуже? Можно все. В моем мире нет независимой гвардии, но ее заменят солдаты герцога, это допустимо.
Я поднялась по ступеням и оглядела площадь. Толпа уже достигла немаленьких размеров – и как быстро. Как мне сейчас хотелось… станцевать танго. Для всех этих людей. С кем угодно – хоть с герцогом, что сейчас спешил ко мне на «сцену». Хоть вон с тем священником в рясе. Хоть с молочником, у которого грубые руки, но доброе широкое лицо.
Жаль, что танго в мире-отражении еще не придумали…
Я должна была уже начать говорить, но заговорил герцог. Облаченный в легкую кирасу, со шлемом в руках и со шпагой на бедре он выглядел мужественно и уже не казался мальчишкой, как обычно.
– Внемлите, люди! – выкрикнул он. – Прежде чем выслушать эту женщину, запомните: пока я жив, убить ее вы не посмеете. Вам придется сначала убить меня. Каждого, кто приблизится, я проткну, как кабана. Подумайте: так ли вам недорога жизнь?
Для подкрепления его слов внизу маячили воины в полном вооружении.
Вообще-то, это не по правилам. Совсем не по правилам! Это запугивание и насилие, а людям необходимо принять решение добровольно. Оно должно идти от сердца.
«Ты в средневековом городе, Бренна! – словно услышала я голос Даймонда, объяснявшего мне историю. – Где грань между доброй волей и суровой необходимостью? Сюзерен в своем праве. Устанавливать порядки – в его власти. Ты ничего не нарушаешь. За свои поступки отвечает только он. И если на его стороне сила, то он хороший правитель, а это и твоя заслуга». Я мысленно согласилась с воображаемым Даймондом.
– А теперь – замолчите и слушайте ее! – прогремел голос властителя Энрике. Площадь мгновенно смолкла. Неужели это я создала его таким? Прекрасным и грозным. Что ж, мне есть чем гордиться…
– Люди моего мира! – громко обратилась я к замершей толпе. – Этот город мы создали вместе…
Я говорила не то, что собиралась, а то, что было на сердце. Рассказывала о своей жизни и любви – не все, конечно, а так, чтобы меня смогли понять живущие в этой эпохе. Поведала о тяжелых испытаниях, выпавших на долю моего мужа. Напомнила о страшной беде, которую мы все только что пережили, с трудом избежав смерти и похоронив многих близких. Я смотрела на лица людей и пыталась ощутить: понимают ли они меня? Сочувствуют или осуждают? Готовы поверить и идти до последнего или в гневе разорвут сейчас нас с Энрике на части?
– Я не вправе просить вас об этом, но я прошу. Во имя всех стихий, оберегающих город, заклинаю вас: позвольте мне построить мост и соединиться с моим мужем. Наш мир станет сильнее, крепче. У нас будут лекарства, благодаря которым мы избежим болезней. У нас будут науки, с помощью них мы сможем облегчить тяжелый труд. У нас будут хорошие школы для детей, много книг и много пищи…
Последнее я слегка приукрасила, конечно. «Много пищи» никогда, наверное, не зависит от эпохи. Но в тот момент я сама верила в то, что говорю, поэтому не лгала.
Я видела сомнение на их лицах. Но злости не видела. Они хотели поверить мне! Они хотели лучше жить. Они питали ко мне добрые чувства и были не против помочь. Вот только…
– А что будет, если мост рухнет? – выкрикнул задорный мальчишеский голос.
Повисла гробовая тишина. Сотни глаз воззрились на меня.
«Мы все умрем».
«Мы переродимся так, что не узнаем сами себя».
«Я не знаю».
Я могла бы ответить что-нибудь подобное. Но герцог Энрике ответил за меня:
– Добрые католики! Мы все когда-нибудь умрем. Так надо ли жаловаться на судьбу? Стоит ли причитать заранее и предаваться греховному унынию, если всех нас на том свете ждет царствие небесное? Святой отец, подтвердите мои слова!
До сих пор молчавший святоша приосанился, преодолел не без труда две ступеньки и, важно кивая, произнес:
– То есть истина, сын мой! Грех лелеять жизнь телесную, но принижать жизнь духовную. Грех заботиться о мирском, забывая вечное. Но благостен тот, кто отринет суету и проникнется смирением. При жизни будет он вознесен на небеса! На колени, дети мои! Воздадим молитвы Господу!
