– Вот именно. Мы уж как-нибудь сами, Владимир Борисович.
– Сами? – переспросил Свирин и придвинулся ближе к женщине. Неожиданно он протянул свою костлявую руку к ее правому плечу, и Настя, изменившись в лице, отстранилась.
Владимир ухмыльнулся, осторожно сняв с ее блузки ворсинку.
– Тсс… Ты что такая нервная?
Настя многозначительно посмотрела на отца, который меланхолично возил по столу из стороны в сторону грязной тряпкой, вероятно, рассчитывая, что после этих манипуляций он станет чище.
– Извините, но мы хотим побыть одни, – сказала Настя. На ее лице проступила бледность, но голос звучал решительно.
Глаза-угольки сверкнули, и рот Владимира разъехался еще шире:
– Конечно. Извините.
– Володь… – начал отец, но Свирин похлопал его по плечу:
– Все в порядке. Я зайду позже.
«Не надо сюда заходить! – хотела закричать Настя. – Ни позже, ни раньше, вообще никогда!!»
– Всего хорошего, – бросила она.
Отец хмуро взглянул на нее:
– Успокойся. Лучше проводи дядю Володю.
С каменным выражением лица женщина вышла в тесный коридор. У самых дверей Свирин внезапно резко повернулся:
– Не ругай отца. Он не виноват, что все так вышло.
– До свидания, – процедила Настя.
Глаза-угольки вновь сменили слякотные обмылки.
– Я знал твою сестренку, – медленно произнес он. – Вы были очаровашки. Жаль. Очень жаль, что так получилось.
– Уходите! – не выдержала Настя, распахивая перед ним замызганную дверь. У нее перехватило дыхание, когда она увидела у порога сутулого, неряшливо одетого мужчину на костылях. На нем была мятая рубашка и бежевые шорты, на ширинке которых проступали подозрительно грязно-желтые пятна.
– Папа, – прогундосил тот безо всякого выражения.
– Ты чего, Кирюша? – удивился Владимир, выйдя за дверь. – Чего тут околачиваешься?
Кирилл хлюпнул нижней губой и тупо уставился на Настю. На его одутловатом, бледном, как рыбье брюхо, лице вспыхнуло изумление, будто он впервые за всю жизнь увидел женщину.
– Я… я слуфал, – проквакал он, роняя на засаленную рубашку липкие слюни. – Слуфал я. Хотел тебя позвать. Домой.
– Подслушивать нехорошо, – покачал головой Свирин. Он подмигнул оторопевшей Насте и закрыл дверь. – Идем, сынок.
– Вашу мать, – выдохнула она сквозь сжатые зубы.
Женщина вернулась на кухню.
– Ты голодная? – заискивающе спросил отец. Он стоял у окна, нерешительно теребя шнурок давно не стиранных тренировочных штанов.
Настя не выдержала.
– А если и да? – ядовито усмехнулась она. – Ты бы меня яичницей угостил?
Лицо Антона Сергеевича покрылось пятнами.
– Зачем ты так?
Она плюхнулась на стул и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки.
– Папа, я просто не могу понять некоторых вещей. Ты знал, что я сегодня прилетаю. Ладно, молчу о том, что ты меня не встретил – у тебя проблемы со здоровьем. Но ты мог хотя бы немного прибрать в квартире? Не звать в гости этого Свирина?! – Настя устало посмотрела в темное окно. – В конце концов, ты мог бы воздержаться от выпивки, – добавила она угрюмо.
Отец с виноватым видом присел за стол.
– Зачем ты пьешь? – не унималась Настя. – Если у тебя рак печени, то алкоголь тебе противопоказан!
Антон Сергеевич сцепил перед собой пальцы в «замок».
– Не начинай, дочка, – выдавил он. – Ты мне напоминаешь твою мать. Она тоже…
– Моя мать мертва, – сухо перебила его Настя. – Не нужно приплетать сюда тех, кто не может тебе ответить.
Отец закашлялся.
– Хорошо, – покорно кивнул он, когда приступ утих.
– Для чего ты водишь к себе этого Свирина?
Антон Сергеевич исподлобья взглянул на дочь:
– Чем тебе мой сосед не угодил?
– Он отвратителен. У него лицо, как у психа. Да и сынок его не лучше. Ты в курсе, что этот инвалид стоял за дверью и подслушивал?
Уголки губ отца горестно опустились вниз.
– Он больной, несчастный парень. Не его вина, что он родился слабоумным.
– Конечно, не его вина. Это вина его родителей, отца, в частности. Который, вместо того чтобы заниматься сыном, держит его в четырех стенах, а сам в гости ходит пьянствовать.
Антон Сергеевич открыл рот, чтобы как-то защитить приятеля, но передумал. Анастасия была взвинчена до предела, так что любое возражение лишь еще больше распалит пламя.
– Почему ты не лечишься? – немного успокоившись, спросила она. – Что говорят врачи?
– Это долго рассказывать, – махнул рукой отец. – Как-нибудь потом. Завтра.
– У меня завтра самолет, – напомнила Настя. Опухшие глаза Антона Сергеевича, в которых до недавних пор еще теплился огонек, окончательно потухли.
– Я думал, мы побудем вместе, – прошелестел он. – Хоть недельку.
Он поднял робкий взгляд на дочь и осекся. Ее выражение лица было красноречивей любых слов, словно подсвечиваемый огнями билборд.
«Прости, но я не хочу оставаться в твоем клоповнике», – говорили ее глаза. Очевидно, Настя поняла, о чем подумал отец, и смягчилась.
– Не обижайся. У нас будет время поговорить. И еще… Если тебе нужны деньги на лечение, я дам, – сказала она. – Только без обид, папа. Я переведу их на счет лечебного заведения. Ты просто потерял способность рационально распоряжаться финансами. На руки ты ничего не получишь.
– Обойдусь, – внезапно резко ответил Антон Сергеевич. – Жил я без твоих денег, проживу и дальше.
К его удивлению, Настя не обиделась. Она лишь с какой-то усталой задумчивостью разглядывала каждый уголок его обшарпанной кухни, где тряпка с веником были редкими гостями, не говоря уж о пылесосе. Впрочем, у Насти были большие сомнения, что в этой квартире вообще имелся пылесос. Когда женщина заметила таракана у мусорного ведра, ее губы брезгливо скривились.
– Ты что-то говорил о сюрпризе, – сказала она, повернувшись к отцу.
– Говорил, – пробурчал Антон Сергеевич. С трудом поднявшись из-за стола, он засеменил в комнату и вернулся буквально спустя минуту, неся в руках тоненькую папку из затертого полиэтилена.
– Вот.
Настя с интересом открыла папку.
Антон Сергеевич выжидательно смотрел на дочь, уперев в стол худые кулаки. Он тяжело дышал, почти хрипел, и женщина отчетливо слышала, как в груди отца что-то похрустывает, будто кто-то живой пытается изо всех сил выбраться наружу.
– Завещание? Это мне? – изумилась она, когда наконец до нее дошел смысл документа.
