– Дворов. Это Лев Дмитриевич Дворов, – он аж охрип от потрясения. – А давно он не был у вас, потому что в тот самый день его убили.
– Господи! – ахнула Вера. И уставилась в монитор. – Я же помню тот день. Отлично помню. Я сама его обслуживала. Он так всегда хотел, не доверяя моим девочкам. Не доверяя их вкусу. Он взял…
Она принялась перечислять покупки Дворова, но Вадик ее плохо слышал. Он отматывал, снова запускал запись. Вглядывался в лицо Дворова. Тот не казался расстроенным. Он был весел, энергичен. Потом это подтвердилось с записей внутри магазина. Он без конца о чем-то шутил с Верочкой. О чем, было неслышно, звука не было. Забрал покупки и вышел из салона. Снова нырнул куда-то под камеру влево. И через пару минут…
– Этого не может быть! – ахнул он, увидев, кто именно повез потом от салона Дворова. – Этого просто не может быть!
Глава 9
Это походило на идиотскую шпионскую историю, которые она на дух не переносила, но ей сказали, что так надо, и она послушалась. Она подстригла волосы так коротко, как только могла себе позволить. Это было непривычно и нетерпимо. Сколько себя помнила, она носила длинные волосы. А теперь они едва прикрывали уши. И прическа была мерзкой. И цвет волос! Господи, она стала жгучей брюнеткой! Отвратительно, пошло, вызывающе! На нее оглядывались мужчины на улице, а разве это конспирация?
– Они оглядываются, потому что вы очень красивая, Настя. Очень, очень красивая. И этот цвет волос вам дико идет.
Она была совершенно не согласна с этим мнением, но была вынуждена к нему прислушаться. Так надо, сказали ей. Так надо, чтобы выжить. И она выживала. Хотя скоропалительное бегство – разве это жизнь?! Разве жизнь – выходить из подъезда, цепко осматривать территорию двора и по пути постоянно оглядываться? Разве жизнь – вздрагивать от каждого звука в подъезде: ее теперь пугал даже шум в водопроводных трубах. И это жизнь?!
– Мне надо было остаться, – расплакалась она неделю назад, когда сгустившиеся над ее головой страхи достигли предельной концентрации. – Пусть будет что будет.
– Ну да, пусть, – сказали ей в ответ согласно. – Но тогда вас уже не было бы.
Она не была в этом уверена. И могла бы поспорить насчет этого, но…
Но спорить не стала. Она стала очень слаба. И очень напугана.
Смерть Льва ее сильно потрясла, она не успела от нее оправиться. Но осознать до конца потерю ей не позволил Дворов-младший, сразу приславший к ней свору адвокатов, которые запугивали, наседали, требовали. В ее голове все смешалось, перепуталось. Полиция, адвокаты, Дима, фальшиво улыбающийся при встрече, постоянная слежка. Но потом все стало еще хуже: когда всех наблюдателей убили, а к ней перед рассветом в дом проник некто и заявил, что ей угрожает смертельная опасность, что надо скрыться, она просто вынуждена была бежать.
Убежала далеко, как ей казалось. Почти две тысячи километров теперь разделяли ее с городом, в котором она была очень счастлива до недавнего времени. Разделяли с ее домом, в котором она жила, горячо любила Льва и желала прожить с ним долго-долго. Разделяли с его могилой, которую она навещала ежедневно.
Почти две тысячи километров. Она теперь жила в чужом городе, с чужим паспортом, с чужими документами, с чужой внешностью. Она несколько дней пугалась, вставая утром, подходя к зеркалу и видя в нем незнакомку.
Но самое страшное было не в том, что она сбежала, испугавшись, что и ей перережут горло, когда она будет спать. Не в том, что Дмитрий воплотит в жизнь свой коварный план, когда она вступит в права наследования через несколько месяцев. Страшным было то, что ее бегство было бегством в никуда! Ее как будто выбросили одну в чистом поле, окутанном плотным туманом. Ищи, дорогая, дорогу сама! Если не хочешь искать, сиди и жди, когда тебе позвонят.
А звонили ей в последние дни все реже и реже. Прежде это случалось трижды в день. Потом дважды за сутки, затем раз в два дня. А сейчас вот уже третий день нет звонка от ее спасителя.
Настя расчесала на прямой пробор казавшиеся чужими черные волосы, делавшие ее лицо незнакомым, сколола их заколкой. И поспешно отошла от зеркала. Она совершенно была на себя не похожа. Если бы ее объявили в международный розыск и расклеили ее портрет на всех столбах и заборах, ее никто бы не узнал.
Она пошла в крохотную кухню в чужой съемной квартире, за которую ее спаситель заплатил за полгода вперед. Из своих денег. Когда она попыталась ему их вернуть, он коротко улыбнулся и пробормотал: сочтемся.
Квартирка была маленькой, метров тридцать. Чуть больше ее спальни в доме, который она была вынуждена оставить. Кухня… Их кладовка была больше, где Ирина Глебовна хранила швабры, тряпки и пылесосы. Там стоял маленький холодильник, крохотный стол и две деревянные табуретки. Посуды почти не было. Да она была и ни к чему. Она мало ела дома. Утром кофе и пара бутербродов, просто потому, что надо было что-то съесть. Обед где-нибудь в городе. На ужин молоко и мюсли.
Сейчас было утро. Она только-только выбралась из кровати, широкой, скрипучей, неудобной. Успела принять душ в опрятной, но очень тесной ванной. И решила выпить чаю вместо кофе. Вчерашним утром сильно колотилось сердце после двух чашек. И накатила такая слабость, что пришлось полчаса сидеть на крохотной табуреточке в прихожей. Прежде чем выйти из дома на ежедневную прогулку.
Она заварила чай, отрезала от вчерашнего батона два тонких ломтика. Положила сверху по кусочку сыра и ветчины. Села к столу, положила телефон рядом с чашкой. На мобильник, который ей вручил ее спаситель, запретив пользоваться ее личным, она смотрела требовательно уже вторые сутки. Он молчал.
И тут вдруг звонок. Она даже вздрогнула.
– Аллё! Аллё, говорите!
– Это я… – представился ее спаситель.
Он всегда так представлялся. У них в телефонном общении не было имен. При личной встрече он попросил называть его Геной. Она называла его именно так.
– Почему вы так долго не звонили? – мягко упрекнула его Настя и неожиданно всхлипнула. – Что-то случилось?
– Нет, но… – он замялся нехорошо как-то, со значением.
– Что?!
– Боюсь, что меня вычислили, – признался он нехотя.
– Что-оо? Как это?! Что значит вычислили?! Кто?! Полиция?
– Пока да. Пока только полиция. Но, если вычислили они, значит, вычислят и остальные, – он тяжело вздохнул. – Простите меня. Ради бога простите, но… Но я больше не позвоню. Эту трубку я скину. Советую вам сделать то же самое. И мне лучше не знать вашего нового номера.
– Но как же так?! Мне-то что теперь делать?! Вы завезли меня сюда и…
– И советую уехать из города, – он будто ее не слушал.
– Но куда?!
– И этого мне тоже лучше не знать, – бубнил ее спасатель. – Если я не буду знать, я не смогу вас выдать, когда я… Когда меня…
