– Кто его узнает, Вадик? – с сожалением отложил в сторону снимок Алексеев. – Кто? Но если через пару дней хозяин машины не объявится, пойдешь с этой фотографией по квартирам.
А что он ему еще мог предложить? Расклеивать фотографии двадцатилетней давности на стендах? Это не очень умно.
И не надо на него так смотреть! И ненавидеть его не надо! Надо просто хорошо делать свою работу. И поменьше заботиться о складках на одежде и о пыли на ботинках.
Алексеев вышел из здания управления и чуть не задохнулся от резкого порыва ледяного ветра. Второй день ураган. Да какой! Он сегодня почти всю ночь не спал. И не из-за кофе, к которому пристрастился. А из-за листа балконной обшивки у соседей, который оторвало и которым молотило о металлические балконные прутья. Он выходил ночью в одних трусах на свой балкон и даже пытался дотянуться до этого злополучного грохочущего листа. Не вышло. Только промерз как собака. И согреться не мог долго, корчась под тонким одеялом. И пока корчился, мысли мерзкие покоя не давали. Про Настю Дворову мысли.
Неужели она заказала собственного мужа?! Неужели была способна любить его, улыбаться, обнимать, целоваться с ним, а потом просто взять и заплатить заказчику, чтобы…
– Бред! – воскликнул Алексеев ночью и воскликнул теперь, когда уселся за руль своей машины.
Он неплохо разбирался в людях. Даже, можно сказать, хорошо в них разбирался. И сразу мог определить – врет ему человек или нет. Настя не врала! Он был в этом уверен! Она была, а не казалась слабой, беззащитной, раздавленной горем.
Но думать так было непрофессионально. И уж тем более озвучивать. Вдова Дворова на данный момент считалась единственной подозреваемой в деле об убийстве ее мужа Льва Дворова. Она считалась заказчицей. И поэтому…
Алексеев ловко перестроился в нужный ему ряд на трассе. Увидал через заднее стекло едущего впереди автомобиля торчавший из пакета батон колбасы и французский багет и тут же вспомнил, что на ужин у него – ничего, кроме упаковки риса. Решил зайти в магазин.
Татьяна Ивановна скучала, наблюдая в окно за летающим по двору белым пластиковым пакетом. Из окон магазина – огромных и великолепно продуваемых – прекрасно просматривался весь двор. Пакет лихорадочно метался в воздухе. Надувался большим белоснежным пузырем. Съежившись, повисал на ветках, тут же срывался и снова летел.
– Что за люди, Игорек? – кивнув ему, проворчала Татьяна Ивановна. – Неужели нельзя выбросить в мусорный контейнер! Рядом же все, все рядом. Что за люди?! Что тебе? Как всегда? Буженинка свежая, аромат невозможный. Возьмешь?
– Возьму, – он сглотнул слюну.
Луковая котлета со следами мяса и пустой вермишелевый суп остались воспоминанием.
– Все возьму, что свежее, – его взгляд забегал по прилавку.
– Ох, Игорек, Игорек… – Татьяна Ивановна неторопливо паковала кусок ароматной буженины в пленку. – Жил бы со Светкой-то. И не голодал бы. Мужику не след одному жить. Хотя… Светка твоя, уж прости меня старую, непутевая какая-то была.
– Почему? – поинтересовался он рассеянно, наблюдая за летающим по двору пакетом.
Теперь он нацелился на несчастную девушку, прогуливающуюся по тротуару. Высокая худенькая брюнетка уже дважды уворачивалась от летящего прямо ей в голову белоснежного полиэтиленового пузыря.
– Давно ходит, – кивнула в сторону девушки Татьяна Ивановна, проследив за его взглядом. И зачем-то добавила: – Ветер…
– А чем Светлана вам не угодила? – напомнил Алексеев и принялся складывать покупки в пакет. Татьяна Ивановна занялась фасовкой шоколадных вафельных конфет.
– А чего покупала-то всегда, знаешь? – фыркнула продавщица, презрительно выкатив нижнюю губу. – То мюсли какие-то купит, бумага слаще. То салат из водорослей, йогуртики, кефирчики. Говорю: Света, ты чем мужика собралась кормить? Дрянью этой бумажной? Ему мясо нужно, мясо! Да щец понаваристей. А она улыбается, как малахольная. Я, говорит, Татьяна Ивановна, их в жизни не варила и варить не стану. Это, говорит, Татьяна Ивановна, еда плебеев. Слышь, Игорек, а что такое плебеи? Это что, такое обидное, да? Светка-то вечно норовила меня обидеть. Как и тебя, впрочем. Только не права она была, Игорек. Не права. У меня зять во-оон какой пост занимает, а щи мои любит. Ой как любит! Да чтобы мясцо там кусками плавало, да сметанка… На вот, подсластися…
Татьяна Ивановна швырнула ему в пакет, который все еще лежал у нее на прилавке четыре шоколадные вафельные конфеты. И тут же зашикала на него, когда он попытался за них заплатить.
– За счет заведения, сынок, – тепло улыбнулась она ему. – С кофейком слопаешь. Пьешь кофеек-то?
– Пью. – Алексеев подхватил пакет, двинулся к двери.
– И нравится? – усомнилась Татьяна Ивановна. – Ты же не пил его никогда, мама говорила.
– Не пил. Попробовал, понравился.
И он вышел на улицу под ледяной ветер, творивший черт знает что с подолами, зонтами, прическами и бездомными пакетами, один из которых тут же нацелился в голову Алексееву. Игорек бегом бросился от магазина к подъезду. И едва не сбил с ног ту самую худенькую брюнетку, которая отбивалась от взбесившегося пакета, пока он покупал продукты.
– Извините, – буркнул Алексеев и попытался ее обойти.
И уже руку протянул с ключами к панели подъездного замка, намереваясь поскорее проскользнуть в теплое подъездное нутро… А там до квартиры всего несколько лестничных пролетов. Но девушка неожиданно преградила ему путь и, чуть приподняв длинный козырек черной бейсболки, глянула на него знакомыми несчастными серыми глазами. И проговорила виновато:
– Здрассте, Игорь Николаевич. Это я…
Потом он вел ее, как под конвоем, по лестнице к двери своей квартиры. Зачем вел? Сам не знал. Ведь это было не по правилам. Потом завел в дом, достал Светкины новые тапочки. Она их купила перед тем, как его бросить. И великодушно оставила вместе с комнатными цветами, которые он тут же загубил, забывая поливать. Тапочки были живы. Он, если честно, про них забыл, иначе давно бы выбросил.
– Проходите, – буркнул он, почти на нее не глядя.
С новой прической она стала совсем другой. Незнакомой, взрослой. И, кажется, еще сильнее похудела. А прошло всего две с половиной недели, как она ударилась в бега.
Он снял с себя куртку, переобулся в свои тапочки, подхватил пакет с продуктами и понес его в кухню. Дай бог здоровья Татьяне Ивановне, подумал он с теплотой, разбирая покупки. Напихала того, чего он даже не заказывал. К буженине добавила сыра, брикет сливочного масла, здоровенный пышный батон белого хлеба, свежих помидоров на веточках, пахнувших, как будто только что с грядки. Пакет картошки, зелень.
Алексеев чуть не захлебнулся слюной, отрезая от батона горбушку и нарезая сыра и буженины. Вцепился в бутерброд зубами, попутно отправляя пакет с картошкой в раковину. Надо пожарить, решил он. Срочно надо нажарить картошки на сливочном масле, с луком, зеленью, чесночком. И чтобы картофельная соломка была нежная, хрустящая, прозрачная от масла. Он так умел.
