Настя Дворова вошла в кухню в Светкиных тапках, в куртке и в бейсболке.
– Раздевайтесь, – приказал Алексеев грубо, она даже вздрогнула. – Сейчас будем ужинать.
И внес уточнение:
– Минут через двадцать. Вы хотите есть, Настя? Или вы теперь не Настя?
Она замотала головой. Понять, что это значило, было невозможно. Но послушалась. Вернулась в прихожую, оставила там куртку и бейсболку, пригладила волосы, заправив их за уши. Снова пришла в кухню и села на стульчик у окошка.
– Как вы догадались? – спросила она, перекрывая шкворчание жарившейся картошки.
– О чем? – он часто моргал от лука, который кромсал полукольцами.
– О том, что я теперь не Настя?
– Ну, догадаться не сложно. Вы поработали над внешностью. Постарались стать неузнаваемой… И документы у вас на другое имя. Да?
– Да, были, но я их уничтожила, – она кивнула, и черная прядка выскользнула из-за уха и упала ей на щеку.
– Кто вам их сделал? – Алексеев высыпал с разделочной доски лук в картошку, накрыл сковороду крышкой. – Не в своей же спальне вы их мастерили?
– Нет. Не знаю.
– Что не знаете?! – он начинал закипать.
Что эта дамочка о себе воображает? Он что, из нее должен по слову вытягивать? Пришла сама к нему, молчит. Зачем пришла? Почему молчит? Может, сейчас к нему в дом ее подельники нагрянут и станут его пытать, намереваясь выведать тайны следствия, а?
Он едва слышно фыркнул, отвечая своим глупым мыслям.
Не было никаких тайн следствия. Следствие как заговоренное топталось на месте. Прорыва не было. Был тупик, о который они с Вадиком бились лбами с утра до вечера. Он иногда и ночью, когда не спалось.
– Можно?.. – она зябко поежилась. – Можно форточку закрыть? Холодно…
Ее узкие плечики, обтянутые пушистой кофточкой персикового цвета, стали совсем худенькими. И талию он, кажется, смог бы перехватить руками. Она что, эти две с половиной недели не ела вообще ничего?
Он послушно захлопнул форточку и зачем-то занавесил окно, хотя за ним – за окном – еще не было темно. Там – за окном – метались молочные сумерки, разгоняемые диким ветром. И он любил это время суток, и свет любил не зажигать. Любил сидеть, смотреть на улицу и слушать приглушенный шум городской жизни через открытую форточку. Но раз гостья замерзла…
Он снял со сковороды крышку, посолил, помешал, убавил огонь.
– Кто вам сделал документы, Настя? – спросил Алексеев, усаживаясь к столу напротив нее, пододвинул ей батон, буженину, сыр. – Нарезайте, коли хочется.
– Спасибо. Не надо, – она упорно не поднимала глаз.
– Документы, Настя? Где вы их взяли?
– Мне их дал Гена.
– Кто такой Гена?
Никакого Гены в материалах следствия не значилось. Новый фигурант?! Алексеев чуть не застонал. Они за полтора месяца, прошедших со дня смерти Льва Дворова, опросили больше полусотни людей. И там тоже, он точно помнил, не было никакого Гены!
– Гена – это таксист.
– Какой таксист?
– Который забрал меня у дома… Который помог скрыться… Который…
– И который убил ваших наблюдателей? – закончил за нее Алексеев.
– Я не знаю! – она испуганно отпрянула, вжимаясь спиной в стену. – Я не знаю, кто их убил! Он пришел ко мне под утро… Того дня, как были обнаружены люди… Которых убили… И сказал, что мне надо скрыться. Переждать где-нибудь. Что мне оставаться дома очень опасно. Наблюдателей сняли не просто так. Их убили, чтобы добраться до меня. Он прав? Скажите, Игорь Николаевич, он был прав?
Алексеев пожал плечами. Дотянулся до разделочной доски, хранившей запах лука. Разложил на ней буженину, сыр, батон и принялся активно все резать. Настя, не дожидаясь приказа, начала делать бутерброды и складывать их на тарелку, которую он перед ней поставил.
– Я не думаю, что эти люди охраняли вас, Настя. Мне кажется, они просто вели наблюдение. И если бы вашей жизни угрожала опасность… Не думаю, что кто-нибудь из них за вас вступился бы.
– Почему?
Ее руки повисли над тарелкой с двумя бутербродами, аккуратными, аппетитными, не то что его первенец – громадина из хлебной горбушки, мяса и сыра. Которую он проглотил, как варвар, почти не жуя.
– Почему не вступились бы? – переспросила она, пристроила бутерброды на тарелке – ровненько, красиво.
– Те, что на улице сидели в машине, не могли видеть, что творится в доме. Мешал забор. Вас могли на куски порезать сотни раз, они бы ни о чем не догадались.
Он пожал плечами. Перспектива увидеть Настю разрезанной на куски была для него непереносима.
– А тот, что сидел в доме, сидел не просто так. Он составлял ваше расписание. Изучал привычки, чтобы потом…
– Чтобы потом что?
Ее серые глаза казались под черной челкой черными, но он-то знал, что они у нее серые. Может, линзы? Она же прячется, не забыл? Последние две с половиной недели она где-то пряталась, поменяв внешность и документы.
Теперь вот пряталась в его квартире. Бред!
– Чтобы потом убить вас, Настя. Погибший был профессиональным убийцей. Киллером. Странно, что сам попался. Очень странно.
– А почему попался? Он же в доме был, не в машине. Дверь наверняка была заперта и…
– Кто-то оказался лучше его. Может, ваш Гена-таксист?
– Он не мой, – буркнула она и положила последний бутерброд с сыром и мясом на тарелку. – Я вообще его видела…
– Впервые? – усомнился Алексеев.
– Нет… Я видела его раньше. Он «таксовал» в нашем районе. Иногда возил Льва в офис, когда тот отпускал своего водителя.
– Так, так, погодите, Настя. Ничего не понимаю!
Алексеев нахмурился.
При чем тут таксист?! Да, он работал в их районе по чужим документам, да, он отвез Настю на автостанцию, но потом-то…
Потом с остановки, где высадил ее водитель автобуса, ее забирал племянник покойного Сомова Ивана Ильича! Его машина засветилась на камерах. И его машина увезла Льва Дворова от офиса в день его гибели! По паспорту он был Александром. Но ей мог представиться кем угодно. Геной, к примеру.
Что же получается? Таксист отжал машину не только у пропавшего без вести Зубова, но еще и у Сомова?! Он и несчастного племянника убил, получается? Ничего себе кровавый след! Как же он Настю пощадил? Почему ее не тронул?
– К вам домой в ночь убийства кто приходил? – Алексеев требовательно уставился в ее серые-черные глаза.
– Гена.
– На автостанцию кто отвозил?
– Он же.
– Вышли вы из автобуса посреди дороги почему?
