– А также с королем Франции.
– И? – ледяным тоном спрашиваю я. – Et puis?
[33]
– Я должен просить вас, пока положение так деликатно, не писать им, – неловко произносит он.
Его шотландский акцент, который всегда был для меня крепковат, делается совсем непонятен, когда он смущается.
– Мы заключаем соглашение с бароном Бёрли, представляющим английский двор…
– Бароном Бёрли?
– Лордом Уильямом Сесилом.
Я киваю; пожалование моему врагу титула может все ухудшить для меня и для старой аристократии, моих друзей.
– Мы заключаем соглашение, но когда лорд Сесил обнаружит тайные письма врагов государства, он перестанет вам доверять. Он не сможет вам доверять.
– Французы – мои родственники, – указываю я. – Он едва ли может меня винить за то, что я пишу своей семье, когда я далеко от дома и совсем одна.
Мортон улыбается. Его, судя по виду, не слишком тревожит мое одиночество.
– А Филипп Испанский? Величайший враг Англии? Он прямо сейчас строит корабли для вторжения. Называет свой флот армадой, собирается уничтожить Англию.
– Я не пишу ему, – с готовностью лгу я. – И я не пишу своей семье ничего, что не мог бы прочесть Сесил.
– Вообще-то, Ваше Величество, едва ли вы пишете хоть что-то, чего он не читает, – подчеркнуто произносит Мортон. – Скорее всего, он видит все письма, которые вы получаете и отправляете, как бы умно вы, по-вашему, ни прибегали к помощи тайных курьеров, числовых кодов и невидимых чернил.
Я отворачиваюсь от него, чтобы выказать раздражение.
– Я не знаю государственных тайн, – прямо говорю я. – Мне должны позволить писать друзьям и родным.
– А Ридольфи? – внезапно спрашивает он.
Лицо мое совершенно спокойно, я не показываю ни малейшего узнавания. Он может смотреть на меня, как на картину, и все равно не узнает моей тайны.
– Я не знаю ничего ни о каком… Ридольфи, – произношу я, будто имя мне незнакомо. – И ни о каких письмах.
– Умоляю вас, – неловко отвечает Мортон, зардевшись от искренности и смущения, поскольку ему приходится называть даму и королеву отъявленной лгуньей. – Я не стану выпытывать, кого вы знаете или кому пишете. Я не шпион. Я здесь не для того, чтобы поймать вас в ловушку. Ваше Величество, я ваш истинный друг, и я здесь для того, чтобы договориться о вашем возвращении в Шотландию и на трон. И потому я умоляю вас не затевать никаких заговоров, не писать заговорщикам и никому не верить, кроме меня, лорда Шрусбери и самой королевы Англии. Мы все намерены вернуть вас на ваш трон. Вам нужно быть терпеливой; но если вы будете терпеливы и будете вести себя с честью, как подобает великой королеве вроде вас, тогда вы будете восстановлены уже в этом году, возможно, к Пасхе.
– На Пасху?
– Да.
– Вы даете слово?
– Да, – говорит он; и я ему верю. – Но вы дадите мне ваше?
– Мое слово? – повторяю я ледяным голосом.
– Ваше королевское слово, что не будете вступать в заговор с врагами Англии.
Я молчу. Он смотрит на меня с надеждой, словно мое благополучное возвращение в Шотландию и его планы зависят от этого мгновения.
– Хорошо. Я обещаю, – торжественно произношу я.
– Ваше королевское слово?
– Я даю вам свое королевское слово, – твердо говорю я.
– Вы не будете получать и посылать тайные письма? Вы не станете вступать в заговор против мира в Англии?
– Я даю вам слово, что не стану.
Мортон вздыхает и смотрит на Шрусбери, словно на душе у него полегчало. Шрубсери подходит и улыбается мне.
– Я же говорил, что она даст обещание, – произносит он. – Королева намерена вернуться на свой трон. Она будет вести себя с вами и со всеми вашими верными согражданами безупречно честно.
1571 год, март, замок Шеффилд: Джордж
Мы с королевой едем домой ярким, солнечным весенним полднем, за нами следует фургон с двумя ланями для мясной кладовой Бесс. Королева в радостном настроении; она любит охоту и ездит верхом лучше всех известных мне женщин, она может обогнать большинство мужчин.
Когда мы въезжаем в большие ворота конюшенного двора, сердце мое обрывается: я вижу Бесс, она ждет нас, упершись руками в бока – истинное воплощение обиженной жены. Королева сдерживает смешок и отворачивается, чтобы Бесс не видела ее веселья.
Я спешиваюсь, снимаю королеву с седла, и оба мы поворачиваемся к Бесс, как дети, ждущие, чтобы их отчитали.
Она нехотя делает реверанс.
– Нам велено ехать в Татбери, – говорит Бесс без долгих вступлений.
– Татбери? – повторяет королева. – Я думала, мы останемся здесь, а потом поедем в Шотландию.
– Придворное письмо, – отвечает Бесс. – Я снова начала собирать вещи.
Она протягивает королеве запечатанное письмо, издали кивает мне и уходит туда, где готовят фургоны к очередному путешествию.
Вся радость уходит с лица королевы, когда она протягивает мне письмо.
– Скажите, – говорит она. – Я не могу заставить себя его прочесть.
Я ломаю печать и открываю письмо. Оно от Сесила.
– Я не вполне понимаю, – говорю я. – Он пишет, что вам нужно вернуться в Татбери для большей безопасности. Пишет, что в Лондоне были происшествия.
– Происшествия? О чем он?
– Он не упоминает. Он ничего не говорит, только сообщает, что следит за происходящим и будет спокойнее за вашу безопасность, если вы будете в Татбери.
– Я была бы в большей безопасности в Шотландии, – резко отвечает она. – Он упоминает, когда нам выезжать?
– Нет, – отвечаю я и протягиваю ей письмо. – Нам придется сделать, что он велит. Но хотел бы я знать, что у него на уме.
Она бросает на меня взгляд искоса.
– Вы думаете, Бесс может знать? Может быть, он ей написал отдельно? Может быть, сказал, чего боится?
– Мог.
Она снимает красную кожаную перчатку и кладет пальцы мне на запястье. Я гадаю, чувствует ли она, как ускоряется мое сердцебиение от ее касания.
– Спросите ее, – шепчет она. – Узнайте у Бесс, что думает Сесил, и скажите мне.
1571 год, март, дорога из замка Шеффилд в Татбери: Бесс
Как всегда, они едут впереди, а я тащусь сзади с фургонами, груженными ее роскошными вещами. Но как только они прибывают в замок и мой господин убеждается, что она безопасно водворилась в свои обычные комнаты, он ее покидает и едет мне навстречу. Я вижу, как он удивляется, увидев, сколько у нас фургонов, – в этой поездке их сорок, – и как я устала и утомилась, едучи во главе каравана.
