– Сказки, – покачала головой Светлана. – Бесплатный сыр только в мышеловке.
– Может, и нам вложить туда наши ваучеры? – предложила тетя Поля.
Света неопределенно пожала плечами, но весь день мысль о том, что кто-то разбогател, не прикладывая к этому никаких усилий, не давала ей покоя. Вернувшись в двенадцатом часу со своей вечерней работы и застав Маню на кухне одну, она решила посоветоваться.
– Мань, я целый день про эти ваучеры думаю. Ну, получили мы по бумажке, на которой написано «10 000 рублей», и что с ней делать? Лучше б деньгами дали.
– Светик, это не деньги, а как бы наша часть национального достояния. Это стоимость заводов, фабрик, природных ресурсов, всего, что есть в нашей стране.
– Всего? Тогда что-то маловато… – скептически хмыкнула Света.
– Ну, точно ведь нельзя подсчитать. Ваучеры выпустили, чтобы предоставить всем равные возможности с переходом на рыночную экономику.
– Мань, что ты мне объясняешь, как в телевизоре! – нетерпеливо перебила Света. – Давай решать, что нам с ними делать!
– Может, Григорию Ивановичу отдать? Надо узнать, дадут ли ему на работе столько акций?
– Рехнулась? Да он их продаст и пропьет! Или просто на водку выменяет – говорят, алкашам за ваучер по две бутылки дают. К тому же, какие акции в его шарашкиной конторе? Ему полгода зарплату не повышали, а как за это время цены подскочили? Вот если б вложить в крупное предприятие! Какие это равные возможности, если акции получить может только тот, кто там работает?
– Для этого и открыли чековые инвестиционные фонды, такие как «Гермес». В этом и есть смысл приватизации, – продолжала терпеливо объяснять подруга. – Двадцать процентов акций каждого предприятия выставляется на аукционы, там фонды могут их купить, за ваучеры. И получается, что каждый, кто вложил ваучер в фонд, становится как бы совладельцем. Фонды участвуют в разных аукционах и вкладывают деньги во многие предприятия, соответственно могут получать прибыль и делить ее между своими вкладчиками – кто сколько ваучеров или денег вложил. Обещают, до пятисот процентов годовых может дойти.
– Пятьсот? – поразилась Света и принялась вычислять. – Восемьдесят тысяч стоят наши ваучеры… Это получается четыреста тысяч за год! Но ведь инфляция… Мань, надо что-то решать.
– Делай, как считаешь нужным, Светочка. Как ты решишь, пусть так и будет.
Вложить ваучеры в «Гермес» не удалось. Утром, после работы, Света поехала на Литейный проспект и увидела бесконечную плотную толпу, загораживающую проход на протяжении трех кварталов – столько людей желало отдать в рост свою часть национального достояния. Простояв три часа на холодном ноябрьском ветру, махнула рукой и отправилась домой.
– Это надо целые сутки, а то и больше, торчать на улице, чтобы только до дверей дойти, – рассказывала она Мане. – А если акций не хватит? У нас ведь вечно все заканчивается перед носом. Ладно, пусть лежат пока ваучеры, в конце концов, можно их просто продать.
Света продала их через полтора года, как ей тогда казалось, очень выгодно продала – за двести тысяч рублей. Деньги испарились удивительно быстро: курточки мальчишкам, пальтецо Мане, Соньке сапоги – вот и все. А перед концом приватизации, когда ваучеры стали стоить чуть не в два раза больше, она готова была локти себе кусать, жалела, что поторопилась.
Хоть бы уж Манька поскорее доучилась на своем вечернем отделении, хоть бы на работу устроилась, мечтала Света. Впрочем, какая сейчас работа, кому нужны библиотекари? И Соньке еще три года учиться. Когда сестра окончила школу, почти на одни пятерки – мама настояла на дневном отделении. Лучше бы Сонька работала и копейку в дом приносила, считала Света, изнемогающая под тяжестью, уже пятый год давившей ей на плечи.
Когда в потертой, давно вышедшей из моды кожаной куртке она шла по улице и видела красиво одетых женщин, зависть злой занозой вонзалась в сердце: «Я тоже хочу модно одеваться, хочу ходить на высоких каблуках, пахнуть французскими духами… Хочу, хочу!.. Но не могу и не знаю, смогу ли когда-нибудь».
Правда, беспечные хорошо одетые люди попадались на глаза не часто. Казалось, неухоженный и обветшавший за последние годы город населен хмурыми, озабоченными, одетыми во все темное людьми. В Петербурге появилось много выходцев из южных республик бывшего СССР. Цепкие, хваткие, наглые, они зубами вырывали себе место под скупым питерским солнцем. Живя нелегально, без прописки, они устраивались работать на рынки, не боясь регулярных милицейских облав, после которых большинство из них попадало в «обезьянники» на сутки. Однако на следующий день, откупившись, они вновь занимали свои места за прилавками.
Ленинградцы, всегда славившиеся своей интеллигентной терпимостью, постепенно перестали испытывать симпатию к иногородним. В очередях и транспорте то и дело слышалось: «Понаехало чурок на нашу голову! От них вся преступность… Сами едут и весь аул за собой тянут… У каждого по пять детей… На рынках одна чернота! Скоро от них не продохнуть будет». Иностранное словечко «гастарбайтеры» прочно вошло в обиход. Со временем выходцы из бывших советских республик заняли определенные ниши. Уроженцы Закавказья занимались торговлей продуктами, молдаване и белорусы – строительством и ремонтом, украинцы… Украинцы были везде.
Светлана терпеть не могла хохлушку, поселившуюся со своим многочисленным семейством прямо над ними. Галка с Петром приехали в Ленинград давно, еще до перестройки, трудились на заводе, жили в общежитии, мечтая когда-нибудь получить свою жилплощадь или построить кооператив. С началом рыночных реформ очередь на жилье остановилась, получить квартиру или комнату даром казалось уже невозможным. Строительство забросили, и даже вступившие в кооператив люди отчаялись дождаться своих квартир. У Полищуков деньги так же пропали, но Галка не ходила на митинги обманутых дольщиков. Вместо этого она добилась приема у Собчака. Явилась к нему с двумя грудничками – двойняшками Саней и Даней, – пустила слезу, жалуясь, как тяжело жить с четырьмя детьми в общежитии, и получила от Анатолия Александровича ордер на четырехкомнатную квартиру. Но, переехав, Галка не собиралась освобождать комнаты в общежитии. Они с мужем мигом оформили развод и поделили детей. Конечно, все это было только на бумаге и три комнаты в общаге Полищуки благополучно сдавали, умудряясь при этом не платить за новую квартиру – неработающей разведенной матери полагалась льгота. Однако, посмотрев на «бедняжку», никто не назвал бы ее малоимущей. У Галки имелась и дубленка, и несколько модных курток, у Петра – не новая, но крепкая иномарка. Сам он зарабатывал неплохо, но основные деньги в семью приносила сидящая в отпуске по уходу за детьми молодая мамаша. Галка регулярно моталась в Польшу и в Турцию за шмотками. Привозила целые тюки, кое-что сдавала в комиссионные магазины, а большую часть втюхивала знакомым и соседям с поразительной непосредственностью.
– Та що тут думати! Бери, где ты еще таку кофту найдешь? И дешево, совсем задарма – двадцать долларов всего.
Соседка шарахалась от цены в валюте, Галка тут же переводила в рубли и продолжала уговаривать:
