— Там будет много людей? — спросил он, стараясь держаться позади.
— Никого не будет. В такую жару все дрыхнут, — уверенно сказала девочка.
Кристофер неохотно следовал за ней по темным галереям, но не совсем по тому пути, по которому он бежал в прошлый раз. Хотя наверняка сказать было сложно. Наконец они вышли к широкому сводчатому проходу, закрытому полупрозрачным желтым занавесом. Сквозь него струился яркий солнечный свет. Богиня, позвякивая, раздвинула занавес и поманила Кристофера: звяк-звяк. Перед ними показалось старое мрачное дерево, все источенное червями и почти без веток. Откуда-то доносился удушливый запах, похожий на церковный ладан, но намного приторнее и сильнее. Богиня обошла дерево и спустилась по ступенькам. Они очутились в залитой светом комнате с золотыми занавесами по сторонам. Здесь Богиня повернулась к дереву:
— Это святилище Ашет. Только посвященные могут находиться здесь. Это твоя награда. Смотри, вот я.
Кристофер повернулся и почувствовал себя обманутым. С этой стороны дерево оказалось огромной статуей женщины с четырьмя руками. Спереди она была из чистого золота. О позолоте сзади храм явно не позаботился. Каждый дюйм позолоты сиял маслянистым светом, да еще на статую было навешено множество золотых цепей, браслетов и колец. Юбка была из золота, а в каждую из четырех золотых ладоней был вставлен большой рубин. На короне тоже сверкали драгоценные камни. Святилище было устроено так, что дневной свет проникал сквозь крышу и падал на каждый драгоценный камень, заставляя его сиять, а от огромных ног поднимался густой дым, обволакивающий статую. Эффект создавался необычный — было в нем и впрямь что-то языческое.
Кристофер в недоумении молчал, и Богиня сказала:
— Это Ашет. Она — это я, а я — это она. Это моя божественная сущность. Я подумала, что тебе захочется увидеть меня настоящую.
Кристофер повернулся к Богине, собираясь сказать: «Нет, это не ты, у тебя не четыре руки». Но девочка стояла в желтом мареве с вытянутыми руками, в той же позе, что и статуя, и казалось, будто у нее тоже четыре руки. Тогда Кристофер посмотрел на золотое лицо статуи и решил, что оно слишком жесткое и немного злое в своем золотом сиянии.
— Она не такая умная, как ты, — сказал он единственное, что пришло ему в голову.
— У нее очень глупое выражение лица. Но ты не должен заблуждаться. Она не хочет, чтобы люди знали, насколько она умна. Это очень полезное выражение. Я часто его использую на уроках, когда скучно.
«А ведь и правда, очень удобно, — подумал Кристофер, — и уж точно намного лучше, чем мой туманный взгляд на уроках магии».
— И как ты этого добиваешься? — с интересом спросил он.
Прежде чем Богиня успела ответить, за статуей послышались шаги. Раздался сильный голос, мелодичный, но резкий:
— Богиня? Что ты делаешь в святилище в такое время?
Кристофер и девочка перепугались. Кристофер рванул к ближайшему желтому занавесу, но, услышав шум шагов и оттуда, в отчаянии ринулся назад.
Богиня прошептала:
— Ох, это матушка Праудфут! Она всегда нутром чует, где я! — и попыталась снять с руки браслет.
Вокруг статуи за занавесами собралось множество голых ног и платьев цвета ржавчины. Кристофер решил, что его песенка спета, а Богиня, понимая, что ей не содрать браслет, схватила его за руку и прижала ее к своим многочисленным звенящим украшениям.
Как и в прошлый раз, все кануло в туман, Кристофер начал падать сквозь него и приземлился в своей кровати в спальне. Бах!
— Не нравятся мне эти твои штучки, — сказал Феннинг, проснувшись. — Ты что, не умеешь управлять своими снами?
— Умею, — сказал Кристофер, весь в холодном поту после своего внезапного бегства. — Мне такое никогда больше не приснится.
Глупость все это: живая девочка притворяется Богиней, которая всего-навсего изъеденная жуками деревянная статуя! Против самой Богини он ничего не имел — ему нравилось, что она быстро соображает, ему хотелось бы научиться изображать «очень глупое» выражение и так здорово прятать книги. Но рисковать ради этого не стоило.
Глава восьмая
До конца весеннего семестра Кристофер ходил по Везделкам вместе с Такроем и ни разу не был там один. Казалось, что запас экспериментов дяди Ральфа неисчерпаем. Кристофер с Такроем направлялись в Первые Миры, Третьи, Пятые, Седьмые и Девятые. Потом в Восьмые, Шестые, Четвертые и Вторые. Всегда в таком порядке, каждый раз в разные части этих Везделок.
Всегда их ждали люди с горами пакетов, в которых, судя по весу, лежали очень разные предметы. В Первых Мирах их ожидали громоздкие и тяжелые пакеты, а в Четвертых — гладкие коробочки. Во Вторых и Пятых от пакетов пахло рыбой и они были влажные, что и понятно, ведь в обеих Везделках было много воды. В Восьмых Мирах от женщин всегда пахло чесноком и этот же запах источали свертки.
Кристофер познакомился с людьми, которые готовили пакеты, и каждый раз, загружая повозку, болтал и смеялся с ними.
Со временем колдуны дяди Ральфа усовершенствовали повозку. К концу семестра она стала двигаться самостоятельно, и Такрою с Кристофером больше не нужно было перетаскивать ее через долины в Междумирье.
По правде говоря, эксперименты стали таким обычным делом, что не сильно отличались от школьных занятий. Кристофер думал о своем, пока работал, — именно так он поступал на уроках магии, английского и в школьной церкви.
— Почему бы нам не заглянуть в Одиннадцатые Миры? — спросил он как-то, шагая по долине в Первых Мирах.
Сзади плыла повозка с тяжелым грузом.
— Никто не ходит в Одиннадцатые, — кратко ответил Такрой, явно желая сменить тему.
Но Кристофер не унимался, и Такрою пришлось пояснить:
— Там живут странные, недружелюбные люди, если их вообще можно назвать людьми. Никто о них ничего толком не знает. Это все, что мне известно. Ну, кроме того, что это не миры, а один мир.
Дальше Такрой говорить отказался, и это встревожило Кристофера, уверенного, что приятель знает больше. Всю неделю у Такроя было плохое настроение. Его престарелая леди слегла с простудой, и пришлось снова позвать строгую девушку с флейтой…
— Где-то в нашем мире, — вздохнул он, — бродит девушка, которая играет на арфе. Она не сердится, когда я становлюсь прозрачным, но между нами так много препятствий!
Такрой повторял это постоянно, и у Кристофера в голове сложилась романтическая картинка: страждущий влюбленный Такрой мечется по своей мансарде.
— Почему дядя Ральф не хочет, чтобы я пришел к тебе в Лондоне?
— Я же тебя просил, Кристофер, не надо об этом, — сказал Такрой и замолчал, погрузившись в туман Междумирья.
