– Я поняла. У вас тело обезображено ожогами? А сейчас вас жестоко избили. Не переживайте. Я никому не сообщу. Это не моё дело. Моё дело помочь вам избавиться от боли и выздороветь. – Она сделала мне укол. Боль практически исчезла. – Лучше?
– Да. Гораздо лучше. Я могу дышать полной грудью.
Я кашлянула и отметила, что даже кашлять не больно, а ведь чуть раньше я просто кричала от боли.
– Вообще-то необходимо наложить гипс.
– Нет. Это невозможно.
– Но почему?
Я представила, как Дима увидит гипс, поймёт, что я выходила из дома, и изобьёт меня так, что я больше никогда в жизни не встану с кровати, если, конечно, останусь жива. Этого я допустить не могла.
– Так сложились обстоятельства. Я готова пить любые таблетки, могу делать сама себе уколы, различные тугие повязки, но только не гипс. Это исключено.
– Я не могу настаивать, – расстроенно произнесла врач. – Я бы настаивала на лечении в стационаре, но не имею на это морального права. Хорошо, попробуем обойтись без гипса и стационара. Вы сможете ставить себе на грудную клетку обычные горчичники?
– Конечно, смогу.
– Хоть это радует. На процедуры УВЧ и лечебную гимнастику вы тоже приезжать не сможете…
– Нет.
– Очень жаль, ведь это не шутки.
После того как врач выписала мне лекарства, она наложила мне на рёбра давящую повязку, попросила избегать резких движений и соблюдать покой.
– Если повязка ослабнет и вы самостоятельно не сможете наложить новую, подвязывайтесь полотенцем. Принимайте тёплые ванны и ешьте продукты, богатые кальцием.
Заплатив за приём, я вышла к Петру Ивановичу в хорошем настроении и, сев в машину, поблагодарила за помощь.
– Дашенька, о какой благодарности может идти речь? Да мне только за счастье тебе хоть чем-то помочь. Я смотрю, тебе полегче стало? Блокаду, наверное, сделали?
– Да. Укол.
– А хочешь, мы с тобой в кафе заедем?
– Нет, что вы! – От одной мысли я затряслась как осиновый лист. – Там люди! Да и Дима может приехать.
– А мы на полчасика. Возражения не принимаются.
Пётр Иванович привёз меня в небольшое, но очень уютное кафе с приглушённым светом, усадил за столик и протянул меню.
– Ванильное мороженое и чашка кофе, – произнесла я, не заглянув в меню. Мне почему-то стало очень хорошо. – Я раньше всегда именно это заказывала. Меня за столиком справа рассматривают, – забеспокоилась я.
– Это их право. Пусть. Просто ты выглядишь необычно. Они думают, ты так вся закутана, потому что мусульманка.
– Пётр Иванович, вы даже представить не можете, как сегодня меня выручили. Я думала, с ума сойду от боли.
– Это я не могу представить, как ты там одна лежала и корчилась столько времени. Так же и умереть можно. Дашенька, и часто муж тебя избивает?
– Я не хочу говорить на эту тему.
– Сволочь он, Даша. Редкостная сволочь. Как можно такой цветочек, как ты, обидеть? Ты и так в этой жизни слишком много перенесла.
Убедившись, что я не желаю поддерживать эту тему, Пётр Иванович улыбнулся. Наблюдал, как я ем мороженое, и пил свой чай. Я отодвинула пустую креманку.
– Оказывается, всё не так страшно, – задумчиво произнесла я.
– Ты о чём, Дашенька?
– О том, что находиться среди людей не так страшно, как я раньше думала.
Глава 12
Мы подъехали к дому, и тут меня объял ужас. Возле гаража стол автомобиль мужа. Я покрылась холодным потом от страха.
– Не понимаю, почему Дима так рано приехал? Мы же вроде недолго, – я говорила и ощущала, как не хватает воздуха.
– Дашенька, ты, главное, не бойся, – успокаивал меня Пётр Иванович. – Ничего страшного не произошло. Ты ездила к врачу. В конце концов, у тебя рёбра переломаны. Это дело нешуточное. Тебе что теперь, умирать? Не фашист же твой муж? Поворчит, поворчит и успокоится.
– Да, конечно. Я сейчас ему всё объясню. А вы пока занимайтесь садом. Не обращайте внимания, всё будет хорошо, – пролепетала я.
– Хорошо, Дашенька. Если что, я рядом. Зови меня. При мне он ничего плохого не посмеет тебе сделать.
Я кивнула и пошла в дом. Входная дверь была распахнута. Дима сидел на кухне и пил кофе.
– Привет, а ты что так рано?
– Документы кое-какие забыл. Пришлось вернуться, – ледяным тоном ответил он.
– А я в больнице была.
В доказательство своих слов я поставила пакет с медикаментами на стол.
– Вот, в аптеку заехала. Таблетки. Уколы буду сама себе делать. Перелом двух рёбер. Сделали блокаду, хоть дышать нормально могу. Правда, резкие движения делать нельзя. Повезло, что внутренние органы не затронуты. Тогда было бы всё гораздо сложнее. – Положив большой конверт со снимком на стол, я старалась говорить как можно спокойнее. – Тут рентгеновский снимок и анамнез. Можешь посмотреть.
– Зачем?
– Может, тебе интересно. Ты не переживай, я садовнику и врачу сказала, что упала с лестницы. Ты к этому никакого отношения не имеешь. Ты уж прости, что пришлось из дома отлучиться, но не могла я больше такие боли терпеть. Ты же меня везти в больницу наотрез отказался.
– Я запретил тебе выходить за пределы дома. – Муж произнёс эту фразу таким тоном, что мурашки забегали у меня по коже.
– Дима, я ездила в больницу.
– Ещё раз повторяю: я запретил тебе выходить за пределы этого дома.
– Я должна сдохнуть от боли?
– Не выдумывай, – стоял он на своём. – Я и так пошёл тебе навстречу. Готовлю жрать себе сам, потому что тебе нужно лежать. Ну ты даже не оценила, на какие жертвы я иду ради тебя. Где это видано, чтобы мужик работал и жрать сам себе готовил?
– Ну, ты ведь сейчас питаешься в основном в кафе и ресторанах. Только утром себе яичницу жаришь.
– Я не должен это делать, потому что я – мужик!
– Дима, мне уже легче. Сегодня я смогу потихоньку готовить сама. Я же говорю, мне стало легче дышать. При таких переломах, как у меня, нужно вообще лежать в стационаре. Ты понимаешь? Всё произошло только по твоей вине, ведь ты же меня избил. Ты говоришь, идёшь на жертвы типа жарки яичницы по утрам, но ведь ты сам виноват. Я не готовила есть всё это время и не пекла твои любимые пирожки, потому что лежала пластом и умирала от боли. А тебе, между прочим, было наплевать.
Увидев, что Дима побледнел и сравнялся по цвету лица со стеной, я подошла к нему и виновато произнесла:
– Димочка, миленький, прости меня, пожалуйста, но я не могла не поехать. Мне было очень и очень больно. Ни дышать, ни встать… Чёрт с ними, с зубами. Я всё равно своё лицо никому не показываю. Буду шепелявить. Но жить с переломанными рёбрами я не могу. Это нестерпимо. До сумасшедшего крика… Я ведь живой человек.
