– Вы правы, совершенно правы. Но не так все просто… Женя не только свидетель, но и единственный, кто мог об этом убедительно рассказать и научно обосновать, с формулами и терминами, если кто спросит, – будь то журналисты или органы. Так что некто устранил источник бесценной – в силу своей компетентности – информации государственной важности. Этот некто рассуждал примерно так: пока академик Донников жив, он может проговориться, может в суде стать свидетелем, может интервью дать. А то еще в мемуарах написать. Или в секретном дневнике, который завещает детям… Кому-то этого очень не хотелось.
– Отравителю. Кому же еще. Вернее, той группе людей, которые за этим стоят… Кто-то собирается захватить власть, что ли? И для начала намерен освободить место власти предержащей?
– Вот вы и сами дошли до правильного вывода, поздравляю! – с легкой насмешкой проговорил Копылов. – Осталось вам еще одну вещь понять, и мы у цели.
Алексею не понравился его ироничный тон. Конечно, детектив не силен в дворцовых интригах, но это не повод разговаривать с ним, как с пацаном!
Он хотел было осадить академика, но передумал: какая ему, Кису, разница, в конце концов. Пусть как с пацаном, – главное, не уводить разговор в сторону.
– Какую вещь? – покладисто поинтересовался он.
– Вспомните: Женю настоятельно просили об этом молчать и даже запретили ему поиски природы токсина.
Кис подумал некоторое время.
– Значит, там, в близком окружении пациента, догадываются, из чьих рук токсин упал в президентский супчик, и не хотят выносить сор из избы. Будут разбираться по-тихому, между собой. Так?
– Зачет. Если это не полная истина (чего мы никогда не узнаем), то очень близко к ней, тут двух мнений быть не может, – откликнулся Копылов. – Так что расследование, по крайней мере ваше, им не нужно. Допустим даже, найдете вы заказчика убийства – вам некуда будет нести эту информацию. У вас ее не примут. Она лишняя, никем из окружения пациента не востребованная, поскольку сору надлежит остаться в избушке, как вы верно заметили. Зато если те, кто с токсином играется, прознают о вашем расследовании, то вам крышка. Найдут в каком-нибудь овраге и вашу машину… с вашими обгоревшими неопознаваемыми останками. А вы еще и Машу в это дело вовлекли! Теперь вы понимаете, что натворили?!
Алексей похолодел. А ведь действительно он подставил девочку… Конечно, он всего этого не знал и знать не мог, и Маша сама его призвала на помощь, но это все жалкие оправдания. Пусть по неведению, но дров он явно наломал!
– Так что быстренько сворачивайте деятельность, – жестко проговорил Виктор Павлович. – И Маше скажите, что отказываетесь. Настоящую причину вы озвучить не можете – значит, придумайте какой-нибудь благовидный предлог. И оставьте этот дом и его обитателей в покое.
Копылов внимательно посмотрел на Алексея, на его растерянное, виноватое лицо и, повернувшись к нему спиной, зашагал к дому. Кис двинулся за ним, с трудом переставляя враз отяжелевшие ноги.
Как ни странно, Виктор Павлович ждал его у двери в дом. Видимо, не хотел провоцировать лишние вопросы со стороны Маши и Игоря, которые удивились бы, что мужчины возвращаются со своей таинственной прогулки поодиночке.
– Чай готов! – радостно объявила Маша, зорко всматриваясь в их лица, будто надеясь прочитать ответы на свои вопросы.
– Деточка, мне пора ехать, ты уж меня извини, старика, – проговорил Копылов, приобнимая девушку за плечики. – Мы так увлеклись воспоминаниями с Костей Чебыкиным, – академик кивнул в сторону Алексея Кисанова (с улыбкой, разумеется), – что я не заметил, как время пролетело… Вы уж попейте чаю без меня.
И он, бросив многозначительный взгляд на детектива, направился к выходу. Маша пошла его провожать.
– Что-то не так, Кис? – обеспокоенно спросил Игорь. – У тебя лицо прям перевернутое…
– Потом.
Алексею чрезвычайно не нравился поворот, который приняло дело. Конечно, его самолюбие было чувствительно задето – он и впрямь выглядел дилетантом, взявшимся за дело, для которого не обладает нужной компетенцией. Кроме того, из полученной информации вытекало, что опасность реально существовала для него и для Маши.
Но…
Во-первых, бросать расследование ему совершенно не хотелось. Вопреки здравому смыслу, да, – но охотничий азарт разыгрался. Он уже влез в семимильные сапоги («Кис в сапогах», как шутил Ванька, его первый ассистент), и шпоры уже позвякивали от нетерпения. Сегодня он много узнал, очень много, и какие-то смутные соображения крутились у него на периферии сознания. Времени поразмышлять над информацией у него не было – осмыслить все и разложить по полочкам, как он любил. Но там было что-то интересное, и Кис хотел докопаться до этого «интересного».
Во-вторых, он чувствовал свой долг перед Машей. Да, Копылов прав: если даже и удастся детективу докопаться до истины, то никуда ее, истину эту, не понесешь. Но ведь Алексей и не собирался. Он работает на Машеньку, это ей нужен ответ. И никому другому докладывать о результатах расследования он не намерен. Будет, конечно, ей больно, если убийцы останутся безнаказанными, – но после получения загадочного голубиного письма она знает, что ее отец не случайно слетел в пропасть. Он убит. И ей нужны хоть какие-то объяснения. «За что?!» – вот первое восклицание, которое вырывается у людей, узнавших об убийстве дорогого человека. «За что?!» – кричит сам человек при виде наведенного на него пистолета. И ответ на этот вопрос первичен.
Кто написал голубиное письмо, зачем? Маша уже хоть как-то смирилась со смертью отца в ДТП за прошедший месяц – кому понадобилось бередить ее раны и втягивать в опасную игру? Причем из слов Копылова получается, что у Донникова было только два близких друга, которым он доверил тайну: он сам и Алан Бицаев. И ни тот, ни другой письма с голубем не присылали. Бицаев в Адыгее и вряд ли сумел бы такое сложное мероприятие оттуда организовать; Копылов о письме вообще ничего не знал. И главное, считает дело столь опасным, что требует немедленно свернуть расследование. Тогда как письмо, ровно наоборот, расследование инициирует…
Вернулась Маша, проводив Виктора Павловича, принялась разливать чай. По тому, как они с Игорем бросали друг на друга взгляды – теплые такие и радостные взгляды, – Кис окончательно понял, что между ними завязались отношения. Они еще ничего не значат, им день от роду, и завтра можно передумать, причем довольно безболезненно, и сделать вид, будто ничего и не было…
Можно. Но Алексей знал: Игорь не просто поддался чарам Машеньки. Он позволил себе поддаться. Никто не может нас очаровать, пока мы не готовы быть очарованными. Значит, место Кристины в его душе если еще не полностью освободилось, то уже частично.
Алексею это представлялось всегда наглядно, как на детском рисунке: будто в душе человека есть некое широкое сиденье и его целиком занимает тот, кого он любит. По-королевски занимает, как трон. Но когда любовь почему-либо ослабевает, то любимый человек подвигается, подвигается на сиденье, пока не окажется на краешке. И тогда рядом с ним образовывается свободное местечко, которое может занять новый человек… Дальше бывает по-всякому, но чаще всего тот, кто сдвигался к краешку, в конце концов с него падает. А новая любовь по-хозяйски усаживается на трон.
