Капитан Маковеенко (ему присвоили очередное воинское звание) и подполковник Соснихин внимательно выслушали «лейтенанта», порадовались успехам курсанта школы абвера Лескова, разведчика военной контрразведки Малышева. СМЕРШ постепенно проникал в тайны «Марса» – абверкоманды-104.
Все попытки заставить Георгия Красилова сотрудничать с чекистами закончились неудачно. По приговору Особого совещания его расстреляли.
В тридцати километрах от Валги, в небольшом латвийском городке Стренчи, располагалась вторая школа «Марса», в ней готовили разведчиков-радистов. Когда в Валге заканчивался курс шпионских наук, туда прибыл шеф подготовки радистов. Он побеседовал с каждым выпускником, отбирая тех, кто, по его мнению, годился для изучения радиодела. Малышев подошел за хороший слух, знание латинского алфавита. Уголовник Женька Неверов, он же Евгений Негин, чью биографию чекисты использовали для легенды Малышева, нигде и никогда не учился. Мелетий же, по легенде – Евгений Негин, школьником все-таки был. Среди тех, кто поехал в Стренчи, были Роман из Харькова и Ястребов.
На новом месте Мелетий познакомился с обслуживающим персоналом и узнал, что в здании школы радистов до войны размещалась психиатрическая больница. Летом 1941 года, когда за полевыми частями вермахта в Стренчи прибыло подразделение полиции безопасности и СД, все душевнобольные были умерщвлены, а здание передано абверу.
Порядки в школе радистов были такие же, как в Валге. Объяснялось это просто: обе школы подчинялись абверкоманде-104, находились под началом подполковника Рудольфа и, по существу, являлись единым учебным комплексом шпионского центра группы армий «Норд». В школе Стренчи, кроме радиодела и других специальных дисциплин, преподавалась так называемая «История России». Читал ее белоэмигрант, носивший псевдоним Филатьев. Он люто ненавидел советскую власть и не скрывал, что готовит план создания органа террора при штабе предателя Власова и составляет списки лиц, которые, по его мнению, должны быть репрессированы в первую очередь. Со своим планом он выезжал в Ригу, где встречался с Власовым.
Малышев постоянно старался быть начеку. Понимал, несмотря на то что он изучался через внутрилагерную агентуру и уже в школе абверовцы подводили к нему своих агентов, они его в покое не оставят. Да, в абвере простаков не было. Проверку курсантов администрация школы осуществляла постоянно. Курсантам разрешалось посидеть в кабачке. Капитан-лейтенант Шнеллер говорил курсантам:
– Надо же вам напомнить, что на свете, кроме всего прочего, существуют вино и женщины.
Во время очередного посещения кабачка к Малышеву подсела длинноногая брюнетка. Она молчала, и Малышев заговорил первый, глядя на ее грубые руки:
– Однако мощные у вас ручки.
– Трудовые.
Малышев перевел взгляд на предплечье девицы, заметил:
– А кожа красивая.
– У меня вся тела такая, – изрекла брюнетка.
«Да, интеллект. Мне ее нечего опасаться, а вот Николая следует предупредить, что девицы в кабачке чересчур любопытны и, несомненно, они подсажены сюда». Малышев подозвал появившегося в кабачке подвыпившего курсанта Николая Пащенко, вежливо обратился к девице:
– Прошу великодушно извинить. Дело в том, что мы с товарищем должны поднять бокал по поводу одного, только нам одним известного события.
Пащенко закивал головой в знак согласия. Наградив Малышева презрительным взглядом, брюнетка молча встала и удалилась, Николай сел на освободившийся стул.
– Надеюсь, тебе известно, что представляют собой эти девицы? – спросил Малышев Пащенко.
– Конечно, известно, – ответил тот. – Это информаторы нашего шефа. – Помолчав, сказал: – Знаешь, Женя, сегодня у меня день скорби. И потому я пью. Давай почтим память моего отца. О судьбе его до сего дня знал только я. Сегодня исполнилось ровно два года, как гитлеровцы убили его за связь с партизанами. Я никогда не прощу им этого.
– Пусть родная земля будет ему пухом, – поднял рюмку Малышев. – Я верю: память о твоем отце не умрет.
– Благодарю тебя. Ты хороший товарищ. Скажу тебе откровенно: я выпил сегодня много, но спиртное не действует на меня. Сейчас ты узнал, что я ненавижу гитлеровцев. У тебя сразу возник вопрос: как же я в таком случае добровольно пошел в услужение к ним? Этого не скажу… Ты парень умный, догадаешься сам.
– Мне все ясно, – ответил Малышев. – А тебе желаю только одного: будь до конца честным, будь человеком.
Пащенко наклонился в сторону Малышева, шепнул ему на ухо:
– Я обнимаю тебя.
– Я тебя тоже, – в тон ему ответил Мелетий. – А сейчас пора уходить отсюда…
С первых дней пребывания в школе радистов Малышева интересовал курсант Кулешов. Серьезный, выдержанный, он нередко высказывался отрицательно по адресу немцев. «Кто он? Агент-провокатор?» – не раз мелькала у Малышева мысль, но после нескольких бесед с Борисом Кулешовым он от нее отказался.
Как-то в разговоре с Малышевым Кулешов сокрушенно произнес:
– Немцы нагло ворвались в нашу страну, а нас хотят сделать своими помощниками…
– Зачем же ты пошел в эту школу?
– Абверовцы обманули меня.
– Как это случилось?
– Очень просто. После пленения я содержался в обычном лагере. Пытался бежать. Поймали, избили, определили в штрафной лагерь. В том лагере на территории Литвы, где я оказался, погибают от истощения до тридцати человек в день. За малейшую провинность пленных убивали на месте. Из этого лагеря была одна дорога – на тот свет. Каждый из пленных мечтал вырваться из этого ада. Однажды нам объявили: германскому командованию требуются саперы. Я и записался… Нас привезли в Вана-Нурси, а затем в Стренчи. А какие здесь саперы – сам знаешь…
– Что же теперь? – поинтересовался Малышев.
– Все время думаю только о возвращении к своим, – признался Кулешов. – И боюсь… Говорят, наши агентов абвера расстреливают…
– Немцы запугивают, – Малышев положил руку на плечо Кулешова. – Еще не все потеряно. Родине можно помочь и здесь.
– Знал бы, что делать…
Малышев дал понять Кулешову, что является советским разведчиком, и предложил ему выявлять среди курсантов и обслуживающего персонала школы тех, кто патриотически настроен, склонить их к явке с повинной. Сам же Кулешов после выброски в тыл Красной Армии должен был обратиться к командованию и просить отправить его в Ленинград, в Большой дом
[15]
.
Курсант Попов отличался крайней скрытностью. Малоразговорчивый, хмурый, он все время о чем-то напряженно думал. «Надо побеседовать с ним по душам», – решил Малышев. Но когда узнал, что Попов перебежчик, отложил на время свое намерение. Поинтересовался у Пащенко:
– Говорят, Попов – перебежчик. Верно это?
