Видимо, поэтому бурные события тех лет не оставляют никого из нас равнодушным и сегодня, социальная энергетика столетней давности живет в нас до сих пор. А те или иные оценки становятся отправными точками в сегодняшней политической борьбе, они влияют на мироощущение человека, на его жизненную позицию, на его трактовку, лучше сказать, интерпретацию истории. Как заявил на Круглом столе 2007 года в Институте российской истории профессор В. П. Булдаков, «до системного осмысления революции, увы, все еще далеко – этому мешают наши неостывшие эмоции».
[163]
Поэтому, чтобы проникнуть в суть социального факта, нам придется остудить эмоции, нам потребуется хладнокровие и некоторая отрешенность от излишней детализации – без этого докопаться до скрытых механизмов социального действия не удастся: слишком много наслоений как теоретического, так и идеологического содержания накопилось за последние сто лет. Охватить все практически невозможно.
Исходя из этого, повторимся, мы не рассматриваем здесь историю войны как цепь хронологически выстроенных событий, а проходим, образно говоря, все пласты истории с помощью «пробной скважины» и делаем макроскопическое описание «социологического керна».
Рассматривая его ранние слои, мы установили, что социальная мобилизация кочевых орд в силу естественных причин была настолько всеобъемлющей, что в любой момент могла легко превратиться в мобилизацию военную. А Хара-Даван утверждал: «У монгольской армии XIII века мы видим осуществление принципов “вооруженного народа”». Но именно эту цель преследовал и Устав 1874 года – всеобщую воинскую повинность, т. е. когда армия мобилизована всей нацией (по Г. Спенсеру).
Именно об этом говорилось в Манифесте Александра II: «Сила государства не в одной численности войска, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высшего развития лишь тогда, когда дело защиты отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний соединяются на это святое дело».
[164]
В тексте ясно читается стремление императора объединить общество. И он понимал, что сделать это можно только отказавшись от «различия званий и состояний». Что помешало сорок лет спустя реализовать эту очевидную и простую мысль, ведь, по царившему тогда среди наших недругов мнению, Россия – это цивилизация Орды, «которая созывается и управляется деспотами, монгольской цивилизацией московитов»?
[165]
Другими словами, это действительно военное общество с централизованным управлением, которое приобретает структуру, общую для армии и для нации (Г. Спенсер).
Воля императора была законом, в его власти было повернуть, перелицевать общество так, как ему было нужно (как Петр I сделал), вернуть его к истокам и превратить в настоящее военное общество. В социологическом смысле – в такое же, как и Орда. Конечно, семьсот лет разницы внесли некоторые изменения в исторический контекст, да и император был не тот – «жидковат», но и только. Мы же понимаем, что это две социально родственные структуры, однако что-то стоит между ними, какое-то препятствие, и, похоже, это не время. Осмелимся предположить, что это… социальная справедливость. Ведь именно она была характерна для «вооруженного народа». И тогда в случае с Ордой она есть, а в случае с Российской империей ХХ века ее нет.
Видимо, это как раз то, что имел в виду Н. Н. Головин, говоря о громадной социальной несправедливости мобилизации. И это то, что имел в виду Александр II в своем Манифесте, когда призывал отказаться от «различия званий и состояний».
Получается, что вывод Г. Спенсера о том, что военное общество является таковым благодаря централизованному управлению, которое приобретает структуру общую для армии и для нации, некорректен. Российская империя обладала в высшей степени централизованным управлением – самодержавием. Это централизованное управление пронизывало насквозь и общество, и армию. Аристократы, включая всех членов императорской фамилии и самого царя, все сплошь были военными и отправляли не только военную, но и гражданскую службу почти так, как это было в Орде.
Из этого следует, что, чтобы стать по-настоящему военным обществом и достичь победы, России не хватало самой малости – превратиться в общество «вооруженного народа». Устав же, как считал, например, генерал Ю. Н. Данилов, ни в какой мере не обеспечивал русской армии мирного времени возможности превращения ее с объявлением войны в «вооруженный народ».
[166]
Для этого, очевидно, была нужна еще и социальная справедливость, отказ от «различия званий и состояний».
Какие слова – социальная справедливость! Сколько копий сломано вокруг них, сколько крови пролито. А ясности в том, что бы это значило – нет.
«Философская энциклопедия» дает такое толкование: «понятие, применяющееся для обозначения институционального измерения справедливости. Идеалом С.с. является такая система общественных ин-тов, которая не в единичных действиях, а по самой своей структуре, а значит, постоянно обеспечивает справедливое распределение социально-политических прав и материальных благ. Разнообразие подходов к проблеме С.с. определяется ценностными приоритетами общей концепции справедливости, которая может пониматься как преимущественно: 1) равенство; 2) пропорциональность заслугам или же 3) гарантии неотъемлемых прав на обладание ч.-л.».
[167]
А вот что говорит о социальной справедливости «Политика. Толковый словарь» (изд. Весь мир, М., 2001): «Требования справедливости (justice) применительно к условиям социального существования. Термин критикуют за излишнюю расплывчатость, поскольку проблема справедливости возникает в сфере как общественных, так и личных отношений. Не случайно основной труд Джона Ролса озаглавлен «Теория справедливости» («A Theory of Justice»). Обычно термин употребляют, когда речь идет о благах и трудностях совместного существования, и с этой точки зрения социальная справедливость неизбежно носит дистрибутивный характер».
[168]
Можно было бы привести еще массу цитат и определений, и все они будут разные.
Но все-таки, если обобщить, понятие социальной справедливости в целом сводится к равенству прав в распределении материальных благ. В этом смысле в Орде социальная справедливость была на высоте – «никакого внимания не уделяется богатству или значимости» (Джувейни). Г. В. Вернадский отмечал, что богатые должны были «служить государству, так же как и бедные; и бедные должны быть защищены от несправедливости и эксплуатации со стороны богатых». Согласно армянскому историку Григорию Аканцу, одной из посылок Ясы было «Уважение старых и бедных». Ибн аль-Атир говорит, что «монголы были жестокими только по отношению к богатым».
[169]
