Командир полка отборно матерился со штабными из дивизии, комбат ругался с полковыми артиллеристами, в эфире стоял сплошной мат. Счастье, что мы не погибли, никого не ранило, не убило. Ни я, ни ротный не могли в это чудо поверить. Мы сидели на стене укрепления, которое нас спасло, и благодарили Аллаха и «духов» за крепкую постройку. Все сухие колючки догорели. Солнце взошло и принялось припекать. В небе появилась пара штурмовиков. Я с интересом и тревогой наблюдал за их приближением. Внезапно самолеты вошли в пике.
– Ложись, – заорал капитан Кавун, и бойцы рухнули за каменные стены. Две бомбы взорвались между нашей и третьей ротой. Осколки вновь ударили по валунам.
– Козлы, ишаки, дебилы чертовы, – стонал от злости Иван, теребя рыжую бородку.
В воздух взлетели сигнальные ракеты, в расположениях взводов зажгли дымы и огни. Штурмовики развернулись и возвратились на второй заход. Каждый из солдат запустил по ракете, получился настоящий фейерверк: жить хочется всем! Самолеты еще покружили чуть-чуть, поверили, что мы – свои, и, помахав крыльями, улетели.
В это время в небе зависли две пары вертолетов. «Крокодилы» прилетели. Это было уже чересчур!
– Они что, все охренели там?! – заорал Кавун. Капитан выхватил радиостанцию у перепуганного связиста. – Уберите вертолеты, они опять заходят на штурмовку!
Четыре «Ми-24» встали в карусель, постреляли для острастки из пулеметов, покружили, наблюдая за нашими дымами и ракетами, а потом улетели. И опять – удача! Бомбы штурмовиков никого не зацепили.
– Не поймешь: то ли нам повезло, то ли бомбить не умеют, – сказал, улыбаясь, Острогин, подходя к ротному. – Артиллеристы все вокруг перепахали, но ни одного прямого попадания. Даже стены укреплений не завалило! – продолжил смеяться он.
– Вот и верь после этого в эффективность бомбометания и артналетов по мятежникам! – улыбнулся в ответ Кавун.
Трава и колючки вокруг нас понемногу догорели, и ветер погнал огонь вниз по склону. Каменные островки укрытий резко выделялись на этом пепелище. Продолжалась свистопляска по радиосвязи. Командиры всех рангов запрашивали данные о потерях, мы отвечали об отсутствии таковых, нам не верили, переспрашивали. Старшие политработники узнавали о потерях, о моральном состоянии, тоже не верили в отсутствие жертв.
Пехота ругалась с артиллерией и авиацией, артиллерия ругала своих корректировщиков в ротах и батальонах. Авиация спрашивала, как мы там оказались; мы отвечали, что они нас тут и высадили. Авиация уточняла позиции пехоты, пехота материла авиацию. Перепалка не прекращалась. Приказ на прочесывание местности так и не поступил, а день клонился к завершению. По-прежнему оставалось только вести наблюдение. Это означало: есть, дремать, охранять себя. Сутки завершились распоряжением усилить наблюдение, выставить посты и быть готовыми к прорыву мятежников. Так и пролежали пять дней… и домой…
НОВЫЙ ГОД В ГОРАХ
Мой самый любимый праздник – Новый год! Рота принялась к нему готовиться за неделю. Кавун уехал по замене в Союз, и у нас новый ротный старший лейтенант Сбитнев – бывший взводный из третьей роты. Он смотрел, ухмыляясь, на наши приготовления, как на детей, но не мешал. Комнаты офицерского общежития украшались игрушками, в казарме повесили гирлянды, а на окна налепили всякую мишуру. Острогин у родственников в советском посольстве достал по бутылке шампанского и сухого вина.
Но надежды торжественно отметить это событие рухнули 27 декабря. Объявили тревогу! Приказ: выход в Баграмскую «зеленку». Необходимо завести на заставы боеприпасы, продукты, заменить солдат. Вот вам, друзья, и семейный праздник…
Сбитнев собрал офицеров и насмешливо спросил:
– Ну что, отпраздновали? Мороженое, мандарины, бананы, шампанское, конечно, не пропадут! Надеюсь, все вернемся, а на старый Новый год все эти деликатесы и употребим. Выходим на войну все кто есть: замполит, Острогин, Голубев и даже репрессированный взводный Серега Недорозий.
Замполит пойдет со вторым взводом, пусть он и выполняет обязанности замполита батальона, но командовать вторым взводом тоже больше некому! Грымов в госпитале, когда вернется, да и вернется ли обратно, неизвестно. Только старшину не берем, как заменщика оставим дома. Пусть живет. Правильно?
– А нам, значит, жить необязательно? – подал голос Острога.
– Обязательно! Только еще полтора года, мсье Острогин, в Афгане послужите, чтоб потом могли честно штаны в полку протирать.
– Интересное кино! – подал голос я. – Мы одновременно заменяемся через полтора года. Все вместе будем штаны в полку протирать? А в рейд кто тогда отправится? Тот, кто придет в третий взвод, и молодой старшина?
Серега громко рассмеялся:
– Вот будет потеха, все начнем сачковать, а ротный будет нас под автоматом на боевые гнать.
– Его самого придется гнать, тот же Цехмиструк скажет: «Товарищ, ты же коммунист!» – улыбнулся я.
– Разговорчики! Выход завтра! Живо собирайте манатки! – рявкнул Сбитнев.
Володя Сбитнев был воспитанником третьей роты, а особым умением она не отличалась, и меня мучил вопрос: каково с ним будет воевать?
* * *
Колонна медленно втягивалась в Баграмскую «зеленку», где кишлак ютится к кишлаку, дом к дому, дувалы рядами и все утопает в густой растительности. В голове колонны шел танк с минным тралом, и под ним время от времени взрывались мины. Сразу за танком двигалась бронемашина, на которой сидел Острогин и молотил из пушки и пулемета по дувалам. Следом за взводом Острогина полз я со вторым взводом. Рота уже полностью вошла в кишлак, когда под БМПшкой Сереги Острогина взметнулся взрыв. Ба-бах!!!
Комья грязи полетели во все стороны. Мощный взрыв!
– Пиндец Острогину! – невольно вырвалось у меня. – Серега! Острога!
Я дико заорал и, соскочив с башни, помчался к подорванной БМП, совсем забыв про противопехотные мины. Поврежденная машина стояла, завалившись правым боком в арык, с разорванной гусеницей, оторванным катком и полностью залепленная грязью. Вокруг валялись шмотки бойцов, копошились солдаты с ног до головы в грязи, матерились, кашляли, отплевывались.
– Острога! Сергей! Где взводный?!
– Я здесь, я здесь! – ответил Острогин, выползая из арыка, выплевывая песок и громко отфыркиваясь, словно кот.
– Жив, сволочь?! – обрадовался я.
– Жив и даже не ранен, – ответил Серж и громко чихнул. – Башка только вот немного гудит.
Сергей стоял с головы до ног в грязи, оборванный, но живой. И улыбался.
– Серега! Молодец! – я обнял его и от радости едва не заплакал. – А я испугался, что тебе крышка! Неужели, думаю, тебе, подлецу, конец пришел?! Как же мы без тебя?
– Рано хоронишь! Мы еще поживем!
– Поживем, Серега, поживем, повоюем! Я так рад, что ты цел. А солдаты все в порядке? Целы?
