Но сегодня мы не в поле, а в аудитории. Групповое занятие. И как назло, мы находимся на неотапливаемой стороне. Да тут без ядерной бомбы можно простудиться и запросто умереть. Сидим в шинелях, стучим зубами. Звонков у нас не дают, чай, не школа. Все занятия начинаются и заканчиваются по преподавательским наручным часам. Вот уже шаги в коридоре. Вот он уже рядом. В аудиторию заскакивает полковник-преподаватель. Кличка – Зарин Зоманыч. В честь химического оружия, изобретенного немцами. Мама мия, да он в одной рубашке. Вот это закалка. Наш командир Ершов вскидывает руку к головному убору.
– Товарищ полковник…
– Отставить, сержант! Почему люди в шинелях?
– Так здесь ноль градусов…
В кои-то веки наш товарищ Ершов решил постоять за нас, сирых и убогих.
– Что за нежности? Снять шинели!
Поторопился я. Сержантик воспринял команду как некую благую весть! Как будто ему только что сообщили, что у него родился сын! И он с воодушевлением транслировал эту новость нам:
– Внимание, группа!!! Шинели снять! Товарищ полковник…
– Молодцы!! Садись!!!
– Садись!!!
Мы садимся, подкладывая шапки под задницы, придавая им форму кто «пирожка», кто «домика». Двойная польза. И простатит стороной обходит, и мода курсантская соблюдается. У нас в КВАПУ большинство учащихся носят шапку «домиком». Берешь ее, шапку, в руки, бьешь кулаком внутрь – верхняя часть становится выпуклой, как купол цирка (символично, правда?). Некоторые для придания устойчивой такой формы мочат головной убор в воде и натягивают на перевернутую вверх дном трехлитровую стеклянную банку. Ставят на ночь в сушилку, и утром «домик» готов. Для поддержания формы складывают шапку плашмя и, сжимая поля, опять же под задницу. Я шапку ношу «пирожком». Все наоборот. Крышу вминаешь. И складываешь. Получается головной убор, как у Леонида Ильича Брежнева. Не каракулевый, конечно, но зато с кокардой.
Занятия продолжаются. Зарин Зоманыч, заложив руки за спину, прогуливается вдоль доски.
– Так! Тема – отравляющие газы. Записываем!
Ручка не пишет. Паста реально замерзла. Ну, в смысле, застыла. Клим раскрутил свою ручку и дует в трубочку стержня. Думает, так заработает, запишет. Господи, глаза-то у него как вылупились, не выпали бы. Я блуждаю взглядом по аудитории и останавливаю его на Заманыче. Что-то препод наш сегодня какой-то пухленький. Когда это он успел так потолстеть? О-ба! Над воротом у него торчит салатовый ворс. Батюшки, господин полковник, да ты у нас в свитере. Напялил его под рубашку, а сам под моржа косишь. Мамин свитер небось, яркий такой. Подсказать ему, чтоб свой галстук-«удавку» поправил, чтоб «вшивник» его не светился… О, вот вам еще один военный термин – «вшивник». Он означает любую неуставную одежду, надетую под уставную. Свитер, вязаная жилетка, чесаный пусер от армейского лыжного костюма – все одно. Заметит сержант, отнимет, порвет и выкинет в «шаттл», ну, в смысле, в мусорный бак, что в туалете. Равно как подтяжки, и они запрещены, их тоже туда. А вот я для себя сделал такой вывод: сколько под п/ш не пихай, все равно будет холодно. Поэтому спастись от простуд и обморожений можно через привыкание, через закалку. Вот поэтому из исподнего я ношу только трусы и майку. Все. Как бы холодно ни было. Как это у классика? «Человек – такая скотина, ко всему привыкает». Так же «утепляется», например, Сухой. А есть у нас во взводе вообще уникальный курсант – Витя Мыцкий.
Вот и прошли занятия. День прошел. Мы в казарме. Скоро отбой. О чем это я вам рассказывал… Давеча, в аудитории… Да, вот, вспомнил, Витя Мыцкий! О нем разговор был. Так этот курсант лично мне не дает спать. Вернее, засыпать. Витя свердловский кадет. В смысле, выпускник Свердловского Суворовского военного училища. Родом из Казахстана, из города Токмака. Из родни – одна мама. Тихий, спокойный курсант. По сложению он худ, как велосипед. Аж синие вены на плечах проступают. Витя спит, как лягушка, я слышал, они замерзают, стекленеют на зиму, весной размораживаются и дальше прыг-скок. Отходя ко сну, Витя не укрывает себя одеялом, только простынкой. Я видеть этого не могу. То есть если вижу, меня скручивает морозная судорога. Я всегда умоляю:
– Витя, ложись пораньше. Или попозже. Если я вижу, как ты накрываешься простыней, мне уже не заснуть. Кровь стынет в жилах.
– Ладно, ладно, Слон. Договорились!
А я обычно укладываюсь спать основательно. Надеваю пижамку, то есть армейский лыжный костюм с начесом. Ночной колпак, в смысле, зимнюю шапку с опущенными клапанами. Поверх себя кладу две шинели. Одну спускаю в ноги, подтыкая полы ее под матрас, под ступни. Накрываюсь одеялом. Сверху кладу вторую шинель. Некоторые спят в «конвертике». То есть, не расправляя кровать, залезают со стороны подушки под заправленное одеяло. Испытано – так холоднее.
– Рота, отбой!!!!
При декламации этого короткого выражения запятой не предусмотрено. По крайней мере интонационно. Слова произносятся слитно. И громко. Но мы чувствуем эту команду заранее. Мы принимаем ее предварительно, как радиосигнал, своим маленьким курсантским мозгом-локатором, дергающимся, пульсирующим в ожидании отбоя. Локатор – он где-то между ушами, в черепной коробке. О-па! Сигнал принят, температура тела, пульс, давление, химический состав крови курсанта тут же меняются. Он тут же превращается в мумию. Он больше не воспринимает реальность. Он не с нами, не здесь. Он уже спит. Ни один Вольф Мессинг не добивается такого скоростного введения аудитории в транс, как наш дежурный по роте.
– Отбой, мля, команда была!
Где-то там, в солдатских казармах, в войсках, после отбоя молодым солдатам положено восклицать: «Вот еще один день прошел!» А вся казарма подхватывает: «Ну и х… с ним!!!»
* * *
Я стал напрягаться. Меня не отпускают в увольнения.
Я стал догадываться… Подозревать. Не изучить мне город Курган. Не избаловать себя штатским борщом, пирожками, пельменями. Не дано. Ну не пускают, и все, вычеркивают из списка счастливчиков. Земляки, мои товарищи, один за другим уходят в увал. По субботам-воскресеньям, по праздникам. Я встречаю их в парадно-выходной форме. Кителя, фуражки, «брюки об землю», «дипломаты»-чемоданчики в руках. Они торопятся на КПП.
– Давай, старик! Счастливо! А ты что, в наряд, что ли, собираешься?
Какой наряд… Я заколдованный. Что бы я ни делал великого, например, целый день хорошо себя вел, ноль внимания! А стоит где-то пропеть не в унисон, дрючат по самые е́лды. Только я засобираюсь в Курган, офицеры морщатся:
– Увольнение? Вы с ума сошли, товарищ курсант! У вас одни взыскания!
А выход в город – поощрение!
– Что ж, я самый чумной в роте? Все за ворота, я в наряд.
А может быть… Я уже готов предположить самое невероятное. Допустим. Я. Носитель какой-нибудь важной для Родины информации. Сам не зная того. Может, я обладатель тайны и обязан хранить ее в себе, как в сейфе. Избегая возможных контактов с иностранцами. Но зачем тогда вместо увольнения на кухню меня пихать, в наряд? На тумбочку? Не отпускаете ценного курсанта в город – создайте ему достойное времяпрепровождение здесь, на базе. Эх, ерунда все это. Если не пускают, зачем же мне тогда выслуживаться? Зачем дисциплину блюсти? Выгнать не выгонят, а свободы мне что так, что эдак не видать. А поэтому… Ну я вам сейчас… Что? Наряд вне очереди? Да пошел ты, сержант! Да, товлейтенант! Я, товлейтенант! Так точно… Есть пять нарядов вне очереди. Свиньи. Гнобят. Ничего! Посмотрим, у кого нервы крепче.
