А мы занимаем себя другим, не менее важным делом. Итак. Овощной цех. Комната двадцать на двадцать. Вдоль стен большие чугунные ванны. Прохладно. Изо рта идет пар. На полу – горы картошки. Нас человек десять. Приступаем к чистке. И тут у каждого своя роль, своя ария. Кто-то тупо скоблит клубни ножом, кто-то промывает очищенные клубни в кастрюле и вываливает содержимое в ванны. А для кого-то отведена роль «живого радио». Обычно это Миша Банков, кстати, кличка его Телевизор.
– Давай, Мишель! Перескажи какую-нибудь книгу.
Вообще-то Мишель – стармос. Старший матрос. Вернее, это там, в прошлой жизни, на флоте, он был старшим матросом. А здесь, в КВАПУ, он, как я вам уже докладывал, просто ефрейтор. Почему Телевизор? Да потому что Мишель знает все. Эрудит. Даже с преподавателями на семинарах иногда спорит. Спорит, спорит, пока сержант Ершов сзади не зашипит, как змея, которой хвост прищемили. Банков поступал в КВАПУ дважды. Сначала после школы. Мимо. Потом военкомат, проводы, Северный флот, и опять попытка, уже удачная. Он ненавидит таких, как я. Влетевших сюда со свистом. По блату. Но тему эту в разговорах особо не поднимает. Так вот Мишель заводит в овощерезке свою шарманку. Ефрейтору нравится, когда статус его в коллективе хоть ненадолго, но возрастает. Он начинает нудить, шутливо стилизуя свою речь под преподавательское выступление:
– В этот раз, товарищи курсанты, я перескажу вам приключенческий роман Александра Насибова «Атолл Морская звезда». Это произведение…
– Мишель!!! Давай без предисловий!
– Хорошо! Итак…
Эта книжка валялась у нас в Ленкомнате. «Морская звезда». Лично я знаю ее наизусть. Но Мишель излагает фабулу своеобразно. Персонажи в его варианте всегда матерятся. Отрицательные герои превращаются в положительных, и наоборот… Сюжетная линия скачет, блуждает из стороны в сторону. И все же в конце Телевизор, несмотря на свои импровизации, умудряется вырулить с настоящим автором на одну финишную прямую. Мы чистим и слушаем. Час, два, три… Наконец курсант Клименок взрывается:
– Все! Я не могу больше! Давайте пожрем! Калина! Сделаем привал!
Ни Колпак, ни Ершов в овощерезке не появляются. Это же курсантское дно, трюм! С нами хрустит ножичком Самовар, младший сержант Калиничев. Он не один из нас. Он надсмотрщик. К счастью, Калиничев сам не железный. Тоже устал.
– А чего жрать-то? Картошки пожарим?
– Давай, вон пусть Слон и жарит. Один хрен не работает.
– Это я-то?!
– Да шучу, шучу, иди давай!
Я беру огромную кастрюлю. Вычерпываю из ванной чищенную картошку. Отбираю качественную. Жесткую, а не ватную промороженную. Волоку в варочный цех. Сковорода у нас электрическая. Огромная, на сто котлет. Только котлеты нам перепадают не часто. По большим праздникам. Сковорода прямоугольная, черная, с большими бортами. Наклоняется она, если крутить ручку-вертушку, как у зениток времен Второй мировой. Раскаляю сковороду, нарезаю сало. Что? Сало откуда? Это мы еще днем его предусмотрительно свистнули со склада. Во время заготовки продуктов. Сало шипит, щелкает! И вот шкварки готовы. Я высыпаю нарезанную мелко картошку на сковороду. А дальше – главное помешивать, чтоб деликатес не сгорел.
Минут сорок, и все.
– Готово! Официант! Давай накрывай. Иди, попроси у Колпака, пусть возьмет со склада масло, сахар.
Официант – это реальный персонаж. Это один из курсантов нашего наряда. Официант занят серьезным делом – он обслуживает единственный накрытый белой скатертью стол, стоящий в углу, отдельно от остальных. Его клиенты – дежурный по учебному корпусу, дежурный по училищу, его помощник, ответственные по подразделениям. Официант ходит в повседневной форме, в чистом халатике, не то что мы, в подменке, то есть в грязном х/б, из которого запросто можно сварить бульон, такое оно засаленное. И вот сейчас, ночью, мы можем и сами себе накрыть, но! Пускай это делает официант. Условность, конечно, а приятно.
– Все! Хорош скоблить! Давайте! Ужинать!!!
Мы рассаживаемся в огромном курсантском зале, где обычно принимаем пищу (вы, наверное, в курсе, военные не кушают, не едят, они принимают пищу). Выбираем столов пять-шесть. Чаек, картошечка, масло сливочное, хлебушек свежий солдатский. Никто не орет, не торопит. Прям ресторан. «Арагви», «Метелица», «Прага».
Бывает, что в наряде по кухне мы выпиваем. Так, чтоб орлы-сержанты наши не видели. Нет, у Сухого-то в группе пьют все. И он во главе. У нас по-другому. Наряд делится на микрогруппы. Маленький чайник самогона, трехлитровый, на Увале стоит пять рублей. Большой, пятилитровый, семь. Наше командование, вступая в схватку с кухонным пьянством, как-то решило: в наряд по столовой отправлять не учебные группы целиком, а сборную солянку, со всей роты. Мол, пускай службу несут не знакомые друг с другом курсанты. Мы называли такие команды интербригадами. И тут у начальства закавыка случилась. Кого в такой наряд отправляют? Самых-самых, скажем так, плохих курсантов. По сержантскому разумению. Это мы-то, батальонные распиздяи, друг друга не знаем?! Реально, на кухне собирают самых отвязанных. И дело с самогоном в таких интербригадах идет побойчей. У меня возникает в памяти такая картина. Сборная солянка на кухне, и я в ней. Вижу, положительный, в общем-то, курсант Петровский, мой монинский зема, по кличке Война (суровая внешность), никак не может вытереть жирной тряпкой железный разделочный стол. Петровский пыхтит, старается, налегает на тряпку ладонями и ворочает ею из стороны в сторону, действуя прямыми, как оглобли, руками. Поскальзывается, бьет своим скуластым, испорченным оспой лицом в блестящую металлическую поверхность. Бац!!! Гримаса. Кожа морщинится, нос плющится. Я в это время стою ногами на бортиках белой ванны. В ней плавает нашинкованная капуста. Расстегнув ширинку х/б, покачивая тазом, прямо в салат. Завтра его будут есть мои братья по КВАПУ. Клим хохочет и шлепает меня по спине ладонью. И сам стоит и ссыт рядом! Эйфория! А это все он, самогон. Самогон-батюшка. Короче, залеты на кухне участились. Пришлось комбату интербригады упразднить.
Вернемся к нынешней ночи. Поздний ужин… Даже это светлое, душевное событие не может нейтрализовать ущерб, который наносит наряд по столовой здоровью и психике курсанта КВАПУ. Как медленно ни ешь, все равно наешься. Даже хлеб с маслом и посыпанным сверху мокрым сахаром может опротиветь! Даже картофан с сальцом!
– Все! Пошли чистить!
– Эх, Калина! Хоть бы приятного аппетита сказал!
– Разговорчики, Сладков!
И опять эта мокрая овощерезка. Я выбираю нож поострей (это практически невозможно), опускаю свой худой зад на перевернутое ведро и начинаю вить гирлянды из картофельной кожуры. Уже не до Банкова. Молчим. Думаем о своем. Час, два, три…
– А может, ну его на… Утром дочистим!
У Калиничева начинается приступ. Он кипятится, краснеет:
– Прекратите эти разговоры!!! Чистим! Утром закладка в котлы!
Картошку варить будут!!!
Когда грязный бетонный пол покрывается горами кожуры, когда беленькая картошка заполняет все ванны – все. Мы медленно, как после забоя, выбираемся из столовой. Воздух скрипит. Мороз – минус сорок. Бредем кучей в казарму. Расхлябанно, без ремней. От нас валит вонючий пар. Самовар пробует навести порядок:
