Эх, блокноты… В моем есть даже солдатская молитва:
Спаси меня, Бог, от ночных тревог.
От подъема раннего, от кросса дальнего.
От овса и перловки, от строевой подготовки.
От работ физических и занятий тактических.
От дежурного по части и врача в санчасти.
От пайки-недовеса и старшины балбеса.
Господи!
Добавь получку и масла кучку!
Блокнот не хранят в чемодане, не кладут его в прикроватную тумбочку. Это святое. Фактически блокнот – твой личный, собственный бортовой журнал. Мини-дневник. Он всегда в нагрудном кармане, вместе с комсомольским билетом. И военным билетом. В блокноте – все сокровенное, но! На грани! Каждый знает – за особые откровения можно даже вылететь из училища. Со свистом. За политическую некорректность.
Так вот, согласно курсантской мудрости, записанной в моем блокноте, возвращение из отпуска – это «изгнание из рая». Первый курс, «минуса» – «без вины виноватые». Это мы уже, кстати, прошли. А второй курс – «никто не хотел умирать». Хрен редьки не слаще. Хотя… Теперь у нас на рукаве, под шевроном, уже не одна, а две «полоски». И это радует!
* * *
А у каждого младшего командира имеется «Тетрадь сержанта». По уставу. В ней мы все как на ладони. Записаны все наши грехи и пороки. Вот, например, у замкомвзвода Колпащикова в его кондуите помечено: «17 сентября 1984 года. Курсант Сладков без удовольствия заправлял кровать». Mamma mia! Да с чего бы это я должен «с удовольствием» заправлять кровать? Мне что, петь при этом или танцевать? Я что, кретин? Вообще, отношения с командирами у меня перманентно натянутые. Особенно с младшими. Вот сейчас Колпащиков делает мне замечание, я не реагирую, он кипятится. Мы препираемся почти минуту, и наконец он резко выкрикивает на все спальное помещение:
– Товарищи комсомольцы! Пятьдесят пятая группа! Заходим в бытовую комнату! Комсомольское собрание! Заходим!
Наши все недовольны. Послеобеденное свободное время коту под хвост. Собрание… Вечером, что ли, провести нельзя. Но Колпащикову нужно поразить сразу две цели. Настроить против меня коллектив (я же виноват в собрании) и пропесочить меня через комсомол. Начинается…
– Повестка дня: «Поведение комсомольца Сладкова». Голосуем!
Все лениво поднимают вверх руки. Колпак лидирует.
– Поведение комсомольца Сладкова невыносимо. Он абсолютно не слушается сержантов взвода! Прошу высказываться!
Общество молчит, я тяну руку. Прошу слова.
– Мы здесь собрались как курсанты и сержанты или как комсомольцы?
– Как комсомольцы…
– Значит, можем честно говорить, в глаза, без всяких маневров?
– Честно…
Колпак растерян. Я ловлю кураж:
– Товарищи комсомольцы! У наших сержантов – липовый авторитет! Они его просто не имеют! Как же они добиваются выполнения своих приказаний? Чуть что – бегут стучать. Ротному, взводному… Прячутся за их спинами вместо того, чтоб иметь свое собственное влияние! Стучат! А это – не по-комсомольски!
Я поворачиваюсь в сторону замкомвзвода.
– Колпак! Да ты просто «заложник»! Ходишь и закладываешь! Барабанишь в канцелярию по любому поводу!
Колпащиков из комсомольца снова превращается в сержанта:
– Так, товарищи комсомольцы! Собрание закончено! Курсант Сладков, следуйте за мной!
Я развожу руками, мол, «хрен ли тут говорить, сами все видите!». Мы выходим. Колпак идет впереди, я по-клоунски в ногу марширую сзади. Быстро преодолеваем расстояние до канцелярии. Колпак оглядывается и безжалостно подгоняет:
– Идите за мной!
Заходим в коридор, и… Вместо того чтоб повернуть к Мандрике, налево, сержант вдруг спотыкается и падает плашмя вперед. И своей головой с грохотом таранит дверь кабинета Штундера. Бабах!!! И лежит на пороге. Лицом вниз. Верхняя часть туловища у ротного, нижняя в коридоре. Я маячу мишенью в дверном проеме. Штундер сидит за письменным столом. Обращен ко мне фронтом. Никакого удивления. Как будто он ждал меня. И даже недоволен, что я не приходил так долго.
– Кто это, Сладков?
– Сержант Колпащиков, товарищ майор…
– Что вы с ним сделали?
Так. Сейчас на меня еще и убийство сержанта повесят.
Надо выкарабкиваться.
– Не могу знать. Направляюсь к командиру взвода, к лейтенанту Мандрико. Сержант Колпащиков тоже шел. И тут вот что-то…
Штундер неторопливо выходит из-за стола. Руки в карманах просторных галифе. Глядит на распростертого Колпака, как на бревно на дороге. Ни малейшего сострадания. У меня, естественно, тоже.
– Давай сюда Суховеенко.
Если ходишь из наряда в наряд, главное – не отчаиваться.
Иначе можно сойти с ума
Через пять минут Сухой с Охотником суют Колпака головой вперед под холодную струю воды в умывальнике. Колпак резко дергается в их руках и слабенько произносит:
– Ой, у меня такое бывает, когда сильно волнуюсь.
Разволновался он, значит. А я тут же получаю от Мандрики очередную дозу нарядов вне очереди. Спрашивается, за что?
* * *
Вместо того чтоб включиться в учебный процесс, я «выхожу на орбиту». Славный термин, правда? «Орбита»… Романтичный… Но только не в КВАПУ. На курсантском языке «орбита» означает долгое затяжное несение какого-нибудь наряда, когда тебя элементарно гнобят. Заступаешь ты, скажем, дневальным. Вечером, под конец наряда, тебя, выжатого как лимон, берут и снимают. Кто? Отцы-командиры: ротный, взводный. Повод? Какая-нибудь мелочь. Скажем, ненадраенные зеркала.
Ну не успел ты их перед сдачей надраить газетой, вырванной из подшивки в Ленкомнате. Так вот, тебя берут и отстраняют от несения службы. Цель какая? Воспитать. Показать, что ты – былинка в океане армейской жизни. Это желание сломать курсанта, сделать его податливым, более внимательным к чаяниям сержантов. И ты, снятый, слоняешься по расположению час, а потом заступаешь по новой. Уже с другими курсантами. И на следующий вечер, перед сдачей, тебя снова снимают. Час подготовки, и опять в наряд. Сутки, вторые, третьи… Ты перестаешь осознавать реальность. Все как в тумане. Уже не просто хочется спать, ты фактически уже спишь на ходу.
«Орбита» – страшное слово. Я вот, например, сейчас стою восьмые сутки «сервером», ну, в смысле, сервировщиком. Что это за чудо-служба, вы желаете знать? Объясняю. Каждый курсант хочет есть. И ему надо помочь. Накрыть на стол, принести разные яства с нашей кухни. Убрать за ним, помыть. И снова накрыть. Уже на обед. Снова принести яства. Курсант у нас любит мясо белого медведя (сало), тушеный вонючий бигус и жареную селедку. Другого на обед он практически не заказывает. Это и ест. Как пообедает, за ним все так же надо убрать и помыть. И снова накрыть, на ужин. Курсант не любит, когда стол в крошках, а пол под ним грязный. Поэтому стол надо протереть, а пол, заляпанный жиром и затоптанный сапогами, помыть. Причем горячей водой, холодной он не отмоется. Для всего этого и назначается сервировщик. Был бы у нас в роте действительно всего один курсант. А их ведь сто. И все жрать хотят. Не успеешь накрыть? Да это хуже измены Родине. Сразу пожалуйте на кичман, ну, то есть на гауптическую вахту. Срыв обеда – это вам не грязный подворотничок. Нарядом вне очереди не отделаешься.
