Тут меня еще один женатик удивил. Вадик Кравцов, из соседнего взвода. Свободный сержант. Я стоял на тумбочке, дневальным (а кем еще?), а он явился из увольнения. Молча прошел мимо меня в умывальник. Включил воду. Сунул голову под ледяную струю. Потом позвал:
– Сань, Саань!
– Чего?
– Двойня у меня родилась.
– Поздравляю.
Вадик улыбнулся блаженно:
– Вообще-то я хотел девочку.
Потом лицо его стало серьезным.
– Но не двух.
Он снова сунул голову под струю. Вынырнул. Снова серьезно посмотрел на меня. И огорошил:
– Разведусь.
– Да ты что…
– Да-да.
И порывисто вышел. Днем его вызывали к комбату, потом в штаб, в политотдел. Потом в сопровождении ротного по казарме стремительно прошагал Плуг. Я услышал обрывки фраз:
– Ну а что делать-то…
– Я ему разведусь! Выпустится он у меня, б… сержантом!
И вот теперь Игорь Синицын со своим «задолбала»… С ума они все посходили.
* * *
– И вот они могут уволить кого хочешь!
– Точно! Я сам слышал, залетчиков и распиздяев будут выгонять.
– И я слышал… Вроде как в штабе уже списки составили…
Курсанты затягиваются, пускают дымы, плюют на пол курилки и обсуждают дела. Кто-то кого-то дергает за рукав:
– Оставь.
– Самому оставили!
– Дай хоть пару тягов сделаю…
– Да на, на!
– Что там по поводу комиссии все-таки?
– Хер его знает. Никто ничего не говорит.
А на следующий день в КВАПУ высадилась ГИМО. Главная инспекция Министерства обороны. Нам сказали – такая раз в десять лет приезжает. Кранты. Везде лезут, все перетряхивают. Кафедры, штаб, батальоны наши курсантские. Что ищут? Неизвестно. Все началось с утра на плацу. Застроили училище. В полном составе. Ну а потом:
– Старшие офицеры, сорок шагов!!! Младшие офицеры, тридцать шагов!!! Прапорщики, двадцать шагов!!! Старшины и сержанты!!! Десять шагов вперед!!! Ша-го-м!!! Марщщщь!!!
Генерал из Москвы и полковники, человек сорок. Петлички черные, красные, голубые… Холеные все такие… Разбрелись по строю с блокнотиками. Сразу видно, дело им это привычное, инспектировать. А ты не с блокнотиком, ты возьми курсантское подразделение да на лыжах с ним километров семьдесят отмахай. А потом на полигон, на полевой выход… Да просто поешь бигус вонючий в нашей столовой день-два. Ага, куда там.
Вижу, как вдоль строя старших офицеров приставными шажками движется полковник-авиатор. Матерый инспектор! Да ему лет тридцать от силы. Шинелечка сидит как влитая. Весна только началась, а он уже в фуражке, на заказ шитой, огромной, неуставной. Плевать, что официально на летнюю форму одежды еще не перешли. Туфельки кукольные, тоже, видать, не со склада, а в ателье на заказ пошиты. Он останавливается у очередного преподавателя, вглядывается в лицо, сверлит взглядом, пытается вскрыть черепную коробку незримо, как консервную банку. Трескучим голосом, аж за полкилометра слышно, пытает:
– Жалобы и заявления имеются?
– Никак нет!
– …имеются?
– …нет!
Двигался он так, пока не уткнулся в одного полковника с кафедры НСС РТО. У того вроде все чин чинарем. Аккуратный, наглаженный, подтянутый. Только вот… Из-под папахи его полковничьей, сзади, свисают клочки седых волос. Ну не такие уж прямо космы, как у «Битлз», но… Есть, надо признаться, есть.
– Кру-хом!
Полковник крутнулся и замер спиной во фронт. Проверяющий скривил губы. Волосики нашего преподавателя от ветерка предательски зашевелились.
– Крууу-хом!
Делая страшные глаза, проверяющий прошипел. С каким-то, кажется, немецким акцентом:
– Щщщто этто ттакккоее?
Преподаватель смущенно пожал плечами.
– Головной убор снять!!!
Папаха, прихваченная горстью озябших пальцев, летит вниз и становится на левое предплечье полковника. Проверяющий вдруг тупит взгляд. И гораздо тише выдавливает из себя:
– Извините…
Череп у нашего полковника абсолютно лысый. Гладкий, блестящий и местами то синий, то лиловый. Он очень похож на глобус, его череп, с венами-реками и лопнувшими капиллярами – горными грядами. Сзади от уха до уха тянется успокоительная полоска седых волос. Она-то и создает иллюзию зрелой копны под папахой. Мы его так и дразним. «Кожаный затылок». Проверяющий, перед тем как отчалить, бормочет еще раз:
– Извините… Головной убор надеть…
А нас прямо с плаца заводят в казарму. Нашу группу – в Ленинскую комнату. Сейчас будут проверять, как же это мы прекрасно знаем и как чудесно выполняем Общевоинские уставы. Накануне я успел заскочить на первый курс, одолжить куртку п/ш попросторнее, моя-то ушита донельзя. И бриджи на два размера больше, чтоб выглядеть как чмо… Тфу ты, пардон, как хороший курсант. Мы сидим за партами. У бюста Ленина, за столом примостились: комбат, подполковник Тимченко, парторг батальона майор Маженов, взводный Мандрико и незнакомый полковник красноармеец, в смысле, «красноперый» – пехота. Перед ним пачка наших служебных карточек. С одной стороны каждой записаны поощрения, с другой – взыскания. Белое и черное… Проверяющий вызывает по одному, просит процитировать то Гарнизонный устав, то Внутренний, и так далее. Оценок не дает. Что-то пишет. И вот наконец все опрошены. Кроме меня. Пехотный полковник надолго замолкает, уткнувшись в бумаги. Потом произносит:
– Курсант Сладков!
Подскакиваю, как на пружине.
– Я!
– Ко мне.
– Товарищ полковник!!! Курсант Сладков!!! По вашему приказанию!!! Прибыл!!!
Мандрико и Маженов пялятся на мое «минусовское» просторное п/ш. Парторг не выдерживает и, зажав ладонью рот, громко прыскает. Комбату, вижу, не до смеха. Он смотрит в сторону, играет желваками. Полковник, слегка раскрыв рот, смотрит на меня с удивлением.
– Ааа… Скажите мне, товарищ курсант… А что такое воинская вежливость?
Ну, слава богу, не обязанности часового или дежурного по КПП! Там веками учи – не выучишь.
– Вежливость – это просто. Старший заходит – приподнимись, выходит – тоже…
Но полковник вдруг прерывает меня, кидая карандаш на бумаги.
– А впрочем… Постойте! Вот у вас в карточке столько взысканий… А поощрений почти нет. Почему?
– Эээ…
Что я ему скажу? Потому что я постоянно нарушаю, а добрых дел почти не делаю? Сам догадаться не может? Ну пехота… А полковник не унимается:
– Я тут ознакомился… Эээ… Вас характеризуют как ярого нарушителя.
