– Товарищ курсант, вы куда, это же шкаф! Закройте створку!
Однажды Тара приволок со свадьбы Валеры Шевлюги пузырь водяры. Отбой. Дождались мы с Пашкой, пока все улягутся. Расселись на моей койке. А на соседней Клим дрыхнет. Не выдержал, уснул. Пашка вскрывает бутылку.
– Слон, давай Тару позовем.
– Тара!!! Сюда иди!
– Я не хочу.
– Климу будем наливать?
– Нет, Паш, не надо. Он спит.
– Слон, нечестно!
– Да спит он!
Паша меня не слушает, будит Клима и протягивает ему стакан. Тот приподнимается на локте.
– На.
– Что это?
– Водка, что!
Клим глотком выпивает дозу и бьет затылком в подушку.
– Эй! Хорош спать, пойдем хоть покурим.
– Нет.
Прибытие в Питер. Рядом со мной Надыр Салиевич Пайзиев – мой соратник по некоторым приключениям
Клим переворачивается на другой бок.
– Ну что, Паш, поделился?
Утром я встаю, Клим со мной не разговаривает.
– Игорек, ты что?
– Ничего. Выжрали вчера водяру в две глотки. Даже не разбудили.
Ну блин… Слов нет!
– Будили! И ты свои сто семьдесят хлопнул!
– Ага…
Хватаю его за рукав, волоку к дневальному. У тумбочки маячит гигантская фигура Маленького.
– Давай, дыхни ему! Чем воняет?! А потом Мандрике пойди дыхни или ротному. А еще лучше комбату!
Маленький, отворотив голову, размахивает у подбородка огромной ладонью.
– Фу, Клим… Перегарище!
А вот наши посиделки в кабинете взводного скоро закончились. Я как-то на рабочем столе Мандрико подсунул под стекло и уложил рядом с фото жены и дочери скелет скумбрии холодного копчения. Он остался от нашей трапезы. Шутить хотел. Яшку выдрали, ключи забрали. Все. Шалман закрыт.
* * *
Нас отправляют на стажировку. Поднабраться командирского опыта в войсках. Целый месяц каждый из нас будет командовать взводом. Перед выездом офицеры долго решают, кого в какой уголок Советского Союза послать. Наконец батальон собирают в клубе и зачитывают решение.
– Курсант Сладков!
– Я!
– Батальон обеспечения семьсот двадцать второго бомбардировочного авиационного полка, Ленинградский военный округ.
– Есть!
Мой временный гарнизон, Смуравьево, в восьми часах езды на «подкидыше» (паровоз на угле) от Ленинграда. Ближайший населенный пункт – Любимец, Псковская область. А в четырнадцати километрах – город Гдов. Услали меня в лес, чтоб нормальным людям в городах не показывать.
Со мной оказались Серега Скарюкин по прозвищу Скорый, Слава Лапшин, без прозвища, и Серега Перушев – Перуш, и еще Надыр Салиевич Пайзиев. Компания неплохая.
И вот я, оттолкнувшись от кваповского дна, всплыл на свободу. Да так быстро всплыл, что ударила по мне кессонная болезнь. Короче, в первый же день я имел неосторожность полакомиться алкоголем. И уснул в своей новой роте, в каптерке. Да не просто так, а в экзотическом ложе – на горе пустых солдатских алюминиевых фляг, сваленных на полу в солдатской кладовой. А всего-то попросил у каптера попить. В наличие оказалась авиационная «массандра», ну, то есть пятидесятипроцентная спирто-водяная смесь. Выпил, уснул. А тут комбат зашел. Мое поведение ему не понравилось. Как следствие, очнулся я на гауптвахте. Правда, меня выпустили через день. Комбат молчит, но, как сказал замполит батальона, галочка напротив моей фамилии уже поставлена.
И вот только теперь вместе с остальными курсантами я постигаю азы службы в войсках. Окунаюсь в действительность и ощущаю, пардон, когнитивный диссонанс – так говорит наш преподаватель педагогики полковник Хвостов, когда он ни хрена не понимает, что происходит. Действительно, в КВАПУ нам говорят одно, здесь я вижу совсем другое. Нас учат: ваше главное оружие – слово, главный маневр – убеждение. А тут… Есть некое несоответствие. Например, солдаты категорически не желают вставать после команды «подъем». Нет, я тоже не хочу, но встаю же. Они – нет. И вот каждое утро старшина нашей технической роты, прапорщик Григорук, докуривает свою первую утреннюю папиросу, громко дохает, рыком собирает по всему горлу слюну, тягуче сплевывает ее на пыльный грунт и берет в руки отполированный ладонями черенок от лопаты. Он его называет ласково – дрын. Вооружившись, старшина командует: «Рота, подъем!!!» И тут же начинает лупить всех подряд. Мол, господа, приглашаю вас всех на утреннюю зарядку – убеждает. Бойцы бегают от него по казарме и наконец высыпают на плац. А три дня назад в этот процесс вмешался комбат. Как я понял, он вообще человек эксцентричный. Его действия всегда нестандартны. Так вот, чтоб разбудить солдат, комбат приказал подогнать к окнам казармы АРС. Это обычная пожарная машина, только зеленая. И без объявления войны скачал прямо в спальное помещение тонну холодной воды. Из брандспойта. Бойцы от этого душа выскочили на плац быстрей, чем от старшинского дрына.
Зарядка проходит вяло, без привычного мне задора. Уже через день я понимаю причину такой «лености» – у личного состава нет сил. Бойцы нашей технической роты, вечно чумазые, задерганные и невыспавшиеся и, как правило, всегда смертельно уставшие. Они мечутся по маршруту: казарма – столовая – парк – аэродром. И обратно. Офицеры вечно на взводе. Главная задача – полеты. Днем, ночью, снова днем. Сегодня у штаба полка какой-то майор кричал на нашего ротного:
– Ты видел х/б у своего водителя, из автобуса, который смену на полеты возил?! Он у тебя что, в говне купался?! Грязный как черт! Летчик увидит такого – испугается! Считай, предпосылка к летному происшествию!
Еще в нашем батальоне есть рота охраны, «курки». Эти задрючены не менее остальных, ходят «через день на ремень», из караула в караул. Бывает, что солдат не меняют в нарядах неделями. А некому менять, людей не хватает. В общем, служба здесь, в Смуравьево, не сахар.
Партийно-политическая работа (ППР) в батальоне ведется не особенно бодро. Все начинается и заканчивается проведением политзанятий с солдатами и политучебы с прапорщиками. Это святое. Людей рассаживают в классах техподготовки или в Ленинских комнатах и читают им лекции, напечатанные в журнале «Коммунист Вооруженных сил». А на практике… Вот тут главный комсомолец батальона, старший лейтенант Клинков, показал нам «мастер-класс». Мы как раз пили чай у него в кабинете, когда в дверь постучали.
– Разрешите…
В проем боком, как каракатица, приставными шагами вполз боец.
Необъемный и мешковатый новенький «хэбчик», скрывавший его фигуру, был перерезан пополам затянутым намертво поясным ремнем. Пилотку солдат сжимал в ладонях, как тряпочку. Голова его, торчащая из просторного, но застегнутого на крючок ворота, бархотилась едва взошедшими из черепа русыми волосами. Все ясно, «дух», только призвали.
