А потом уплывает к своим снам.
Я возвращаюсь к себе домой. Все эти знакомые, тихие звуки. Вся эта знакомая мебель, знакомая история.
На мгновение я снова чувствую себя одиноким. Совершенно одиноким. Я могу поверить в жизнь, существующую только в этой квартире, сама по себе. Это моя старая жизнь. Жизнь, которая, как я считал, будет у меня всегда.
Потом я представляю себе, как Лори и его мать возвращаются в квартиру. Я представляю Элизабет на диване. Я могу даже представить Милли – одну в заклинариуме, и надеяться, что она, в свою очередь, представляет себе нас.
Это больше, чем я когда-либо мог желать. Это больше, чем я когда-либо рассчитывал получить.
Глава тридцать четвертая
После всего что произошло, когда я больна, надломлена и очень, очень устала, я наконец понимаю, что я не супергерой. Я обнаружила свою уязвимость, свою человечность.
Встретив Стивена – увидев Стивена – я столкнулась с новыми эмоциями. Милли почувствовала во мне законную претендентку на магическое наследие, которое я еще только начинаю постигать. Она назвала меня искательницей заклятий.
Сколько всего можно найти, если немного поискать.
Я вижу проклятия. Я определяю их. Но когда дело идет о жизни и смерти, я могу потерпеть поражение.
Я думала, что смогу помочь Стивену, смогу установить контакт со своим новым, магическим «я» и изменить мир. Но ничего не изменилось для Стивена с тех пор, как я впервые обнаружила, что он невидимый. Я все еще единственная, кто может его видеть. Он проходит по миру, менее заметный, чем легкая тень.
Это несправедливо.
Но жизнь вообще несправедлива.
Как быстро мы забываем этот урок, чтобы тут же выучить его снова.
Через некоторое время я вернусь в подвал к Милли, наполненный запахами чая и заплесневелых книг. Под видом того, что я работаю на полставки распространительницей моих любимых комиксов, я буду учиться у Милли. Я буду той старательной ученицей, которую она заслуживает. Я постараюсь заполнить пустоту, оставшуюся после Сола. Я буду становиться сильнее, лучше… страшнее.
Но еще не сейчас.
Я достаточно трезво расцениваю свои силы, чтобы понять, что не могу вот так просто оправиться от того, что случилось на крыше здания. Никто из нас не может. Это не просто расплывчатые представления о событиях, произошедших между моей попыткой вытянуть проклятие из Стива и тем моментом, когда я открыла глаза и увидела, что смотрю в небо. Правда, это было не небо, а яркая голубизна взгляда Стивена.
Я не знаю, как умер Максвелл Арбус. Конечно, я знаю, что он погиб, упав с крыши девятиэтажного дома. Но я не помню, как Арбус оказался вместо Лори на краю крыши. Или что спровоцировало его падение.
То, как Стивен и мой брат резко уводят меня в сторону от этой темы каждый раз, когда я к ней подбираюсь, заставляет меня думать, что, наверное, я и не хочу знать. Может быть, так лучше – чтобы мы хранили наши темные стороны поблизости, спрятанные в наших головах, защищенные нашими сердцами.
Все мы справляемся, кто как может.
Лори намекает, что собирается пригласить Шона на ужин, чтобы познакомить его с мамой. Для Лори это будет новая территория. Да и для всех нас тоже. Мы в ожидании первопроходческих дней.
Стивен медленно восстанавливает связи с отцом. Они часто говорят, и Стивен передает мне содержание разговоров. Это его пограничная зона. Я вижу проблеск надежды в его легких улыбках, в постепенном таянии того льда, который звучал в его голосе при упоминании отца.
Утешение приходит ко мне из знакомого источника. Я противопоставляю медленному выздоровлению моего тела остроту ума и стараюсь переплавить лихорадку, задержавшуюся в моей крови, в творчество. Мои руки совсем не дрожат, когда держат карандаш, пастель или уголь. Мое зрение четче всего, когда я смотрю на чистый лист.
Я хочу рассказать историю, которую я держала при себе, думая, что она только моя.
Но я заблуждалась.
Стивен оказывается у порога, как только я стучу.
– Привет.
– Привет.
Мы улыбаемся друг другу. Он берет меня за свободную руку, а его взгляд отмечает папку у меня под мышкой.
Стивен приводит меня в свою комнату. Он садится на край кровати, пока я выкладываю содержимое папки. Ему приходится встать, чтобы расчистить достаточно места для всех листов. Я разложила их так, чтобы он мог видеть. Все лоскутное одеяло, покрывающее его кровать, завалено моими набросками. Некоторые из них окрашены в яркие тона. Другие едва ли представляют собой нечто большее, чем сгусток теней.
Я делаю шаг назад, глядя, как он придвигается. Глаза его расширяются, потом сужаются. ОН знает эту историю. Это наша история.
Желтые и голубые пакеты из магазина разбросаны в беспорядке.
Комната, полная нераспечатанных коробок.
Два бокала лимонада.
Ангел, оберегающий нас.
Дверь в пустую прихожую, оставленная открытой.
Темный, завешанный бархатом магазин и человек с повязкой на глазу.
Морщинистые руки, которые держат чайник.
Женщина, баюкающая на руках младенца. Младенца, которого нельзя увидеть.
Силуэт маленького мальчика и длинная, жестокая тень мужчины, падающая на него.
Бунт цветов и форм: мой коллаж из проклятий.
Другая мать с другим мальчиком. Музей. Та же самая тень.
Моя комната в свете дня.
Комната Стивена в лунном свете.
Квартал Верхнего Вест-Сайда, отраженный в осколках зеркального стекла.
Крыша.
Небо.
Голубые глаза и темные волосы.
Больничная койка с двумя спящими.
Увеличенное изображение переплетенных пальцев.
Длинная, жестокая тень, превращенная в пепел. Развеянный ветром.
Стивен долго смотрит на зарисовки.
– Здесь есть начало и есть конец, – говорит он, дотрагиваясь до края последнего листа.
– Да.
Он поворачивается ко мне лицом.
– А после конца?
– Другое начало. – Я приподнимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его.
Я не говорю, что я не сдалась.
Я не клянусь, что настанет день, когда я освобожу его от проклятия.
Я уже поклялась в этом себе.
Но я не знаю, когда придет этот день, к тому же было бы слишком просто забыть о том, что следует восхищаться красотой здесь и сейчас. Здесь и сейчас.
Дотронувшись до щеки Стивена, я заглядываю в его небесно-голубые глаза. Он смотрит на меня. Движение его руки повторяет мое. Его пальцы согревают мою кожу.
