– Ох, еще может случиться так, что вы меня возненавидите!
И в самом деле, это было уже последней каплей, как показала Милли, вспыхнув ничуть не слабее после долгого изумленного наблюдения за подругой. Ей стало все равно: ей слишком хотелось понять, и, хотя чуть заметная серьезность протеста, хмурая напряженность проникли в ее тон, ее словам предстояло стать первым шагом в пользу миссис Лоудер.
– Зачем вы говорите мне такие вещи?
Это неожиданно возымело действие, вдруг изменив настроение Кейт, словно удавшаяся речь. Заговорив, Милли встала, и Кейт остановилась перед нею, тотчас же просияв ей более мягким светом. Бедняжка Милли в эту минуту с добрым удивлением вспомнила, как порой люди, странно морщась, бывали растроганы ею.
– Да потому, что вы – наша голубка.
При этих словах Милли почувствовала, что ее обнимают – так деликатно, так тактично, без всякой фамильярности или бесцеремонности, но одобрительно и как бы совершая обряд посвящения, хотя, разумеется, голубка – существо, способное усесться у человека на пальце, но одновременно она же и принцесса, с которой следует соблюдать определенные формы этикета. Ей даже пришло в голову, благодаря прикосновению к ее щеке губ ее приятельницы, что такая форма – такое прохладное прикосновение – как бы подтверждающая печать на значении слов, только что произнесенных Кейт. Более того, для нашей девушки это стало подобно вдохновляющей идее: она обнаружила, что с облегчением принимает данное ей название как вполне подходящее, несмотря на то что дыхание у нее перехватило. Она тотчас же отнеслась к нему, как отнеслась бы к открытой ей вдруг истине, оно осветило ей сумрак, в котором она в последнее время плутала. Вот что с ней произошло. Она – голубка. А может быть – нет? – эхом отдалось в ней в тот момент, как она услышала снаружи звуки, подсказавшие, что возвращаются старшие дамы. И вскоре осталось мало сомнений на этот счет, так как минуты через две в гостиной появилась тетушка Мод. Она поднялась туда – наша миссис Лоудер – вместе с Сюзан, тогда как в этом в такой поздний час не было никакой необходимости: Кейт могла просто спуститься к ней; так что Милли была уверена, что тетушка Мод вернулась, чтобы так или иначе «подобрать оставленные концы» – завершить неоконченное дело. Ну что ж, она их подобрала, дав понять, что теперь все это уже не имеет ни малейшего значения. Ради этого она поднялась по лестнице и опять улучила минутку наедине с младшей своей хозяйкой, тогда как Кейт, как эта хозяйка смогла отметить, в тот момент предоставляла Сюзан Шеперд небывалые возможности. Другими словами, Кейт, пока тетушка Мод была занята с ее подругой, выслушивала, с прелестной ответной реакцией, впечатления миссис Стрингем о вечеринке, которую они только что покинули. А миссис Лоудер выразила Милли надежду, что все прошло хорошо; разговор шел в тонах самого милого потворства друг другу, словно одна голубка ворковала с другой. Ее «все» было преисполнено бесконечного благожелательства: оно успокаивало и упрощало; тетушка Мод говорила так, будто это не она и ее подруга, а две совсем молодые женщины вышли вечером в город. Но ответ Милли приготовился сам собой, пока тетушка Мод поднималась по лестнице: в спешке девушка прочувствовала все причины, какие могли сделать его наиболее подобающим голубке, и она дала этот ответ, когда заговорила, как вполне серьезный и чистосердечный:
– Я не думаю, дорогая миссис Лоудер, что он здесь.
Это сразу же показало ей, какую меру успеха в роли голубки она может иметь: это было написано в долгом, задумчиво оценивающем взгляде, устремленном на нее миссис Лоудер, в ее долгом взгляде без слов. А вскоре последовали и слова, еще усилившие успех.
– Ах, вы просто прелесть!
Ласкающий слух туманный намек, содержавшийся в этих словах, почти испугал Милли, заполнив затем всю комнату, словно приторно-сладкий аромат. И даже оставшись наедине с миссис Стрингем, она продолжала дышать этим ароматом: она опять разучивала роль голубки и побудила свою напарницу взяться за самое подробное описание вечеринки, что и увело Сюзи прочь от расспросов о собственных делах девушки.
Это с наступлением нового дня стало для Милли непреложным правилом, хотя она ясно видела перед собой осложнение, с каким ей предстояло столкнуться: каждый раз ей придется принимать решение. Она должна будет четко понять, как поведет себя голубка. Этим же утром, как она полагала, она удачно решила подобную задачу, приняв окончательную версию своего плана в отношении сэра Люка Стретта. Ее план, с удовлетворением размышляла Милли, первоначально был задан в ключе, до неприличия тусклом; и несмотря на то что миссис Стрингем после завтрака поначалу устремила на него удивленно-пристальный взор, точно у ее ног был неожиданно распростерт бесценный персидский ковер, всего лишь через пять минут, нисколько не колеблясь, заявила, что Милли вольна улучшать его, как ей заблагорассудится.
– Сэр Люк Стретт, согласно договоренности, явится повидать меня в одиннадцать часов, однако я собираюсь специально уйти. Ему тем не менее должны сказать неправду – что я дома, а когда он поднимется сюда, вы – как моя представительница – примете его вместо меня. В этот раз ему такой прием понравится гораздо больше, чем любой другой. Так что будьте с ним очень милы.
Естественно, ее просьба потребовала дальнейших объяснений, а также непременного упоминания о том, что сэр Люк Стретт – величайший из докторов; однако, раз уж определенный ключ был предложен, Сюзи немедленно нацепила его на свою собственную связку, а ее юная подруга смогла снова ощутить, как работает восхитительное воображение ее компаньонки. По правде говоря, оно работало почти так же, как работало воображение миссис Лоудер в последние минуты предыдущего вечера. Это могло бы снова внушить нашей юной женщине страх из-за того, как люди сразу же бросаются ей навстречу: неужели ей так мало осталось жить, что ее всегда следует оберегать от трудностей пути? Похоже было, что они просто помогают ей немедленно отправиться в путь. Сюзи – Милли не могла, да и не собиралась этого отрицать, – со своей стороны, возможно, воспримет эту новость как известие поистине трагическое, и боль ее, несомненно, так и останется с ней. Тем не менее, однако, здесь следовало допустить, что ведь и младшая ее приятельница тоже останется с ней; и предложение, сделанное ей сейчас, – разве оно, коротко говоря, не византийское? Взгляд Милли на позволительность такого плана, ее отношение к нему охватывали – допускали – какую угодно неожиданность, какое угодно потрясение: ведь теперь ее истинным стремлением было полное владение фактами. По этому поводу Милли могла говорить легко и свободно, будто существовал только один факт: она не придавала значения тому, другому факту, что чувствовала себя под угрозой. Самым важным фактом явилось для нее то, что сэр Люк сейчас более всего желал, совершенно отдельно, встретиться с кем-то, кто интересовался его пациенткой. Кто же мог более интересоваться ею, чем ее верная Сюзан? Единственным другим обстоятельством, которое Милли, расставаясь с приятельницей, сочла достойным упоминания, было то, что сначала она собиралась хранить молчание. Поначалу она лучше всего представляла себя очаровательно скрытной. Это решение она изменила, результатом чего и стала ее теперешняя просьба. Почему она его изменила, девушка объяснить не удосужилась, но ведь она доверяет своей верной Сюзан. Их гость станет доверять Сюзи ничуть не меньше, а у самой Сюзи этот гость, несомненно, вызовет восхищение. Более того, он вряд ли – Милли просто уверена – сообщит ей что-то ужасное. Самое худшее – что он влюблен и ему нужна наперсница, чтобы помочь ему в этом. А теперь Милли отправляется в Национальную галерею.
