– Ты не думаешь, что это заставит ее – то есть если она меня здесь не увидит – с большей уверенностью заподозрить, что между нами все-таки что-то есть?
Кейт задумалась.
– Ох, откуда мне знать? Это ее, конечно, сильно расстроит. Но тебе-то зачем об этом беспокоиться? Она ведь не от этого умрет.
– Ты хочешь сказать, она скоро умрет?
– Не задавай мне вопросов, если ты не веришь тому, что я тебе говорю. Ты ставишь слишком много условий.
Теперь Кейт говорила тоном умственной усталости, вызванной нехваткой уступчивости, отчего нежелание пойти ей навстречу обрело вид жалкий и некрасивый. К Деншеру вдруг вернулось ощущение собственной неполноценности в таких чертах, о каких мужчина, обладающий хоть толикой вкуса, помолвленный, обещавший действовать совместно, желал бы не сомневаться, желал бы верить, что сумеет их проявить, то есть таких, как воображение, такт и, положительно, даже чувство юмора. Обстоятельства, разумеется, странные, но тем не менее истина заключалась в том, что для него в настоящий момент главным соображением стало: «А что, если мне начать вызывать скуку у этого милого создания?» – и оно тут же преобразилось в слова:
– Если ты снова поклянешься, что любишь меня, я…!
Она оглядела гостиную, взглянула на дверь, на окно, словно он просил у нее больше, чем было сказано.
– Здесь? – Кейт улыбнулась. – Здесь между нами ничего нет.
– Ах, неужели ничего?
Ее улыбка в ответ на это настолько все для него решила, что Деншер шагнул к ней, умоляюще протянув руки, которые девушка тотчас же схватила – и для того, чтобы его остановить, и для того, чтобы их задержать в своих. Задержав их на мгновение, она его и правда остановила, мгновения хватило им, чтобы, держась за руки, обменяться взглядами из самой глубокой глубины; оба молча ждали, чтобы Деншер пришел в себя и вспомнил об осторожности. Щеки его снова обрели цвет, стоило ему осознать, где они находятся, и это дало Кейт точное ощущение новой победы – еще одной из ставших уже обычными, – которая сразу же нашла выражение в другой форме. Едва успев выпустить руки Кейт, Деншер снова, фигурально говоря, взял руки девушки в свои – на сей раз то были руки Милли. Во всяком случае, бросил он не Милли.
– Я сделаю все, чего ты хочешь, – заявил он, словно подтверждая выполнение его условия, что он практически заставил ее в конце концов совершить.
На это заявление, обратившись к своей первоначальной идее, Кейт немедленно прореагировала:
– Ну, если ты такой добрый, я ухожу. Ты сам скажешь ей, что, застав тебя здесь, я не стала ее ждать. Знаешь, скажи это от себя – Милли поймет.
Эти слова она произнесла уже у двери – она была полна решимости; у него же, прежде чем она ушла, возникло новое сомнение:
– Ну знаешь, я не вижу, как она может понять это без того, чтобы понять слишком много.
– Тебе незачем это видеть.
Ему все же понадобилась последняя инструкция:
– Что же, мне идти дальше вслепую?
– Тебе просто нужно быть добрым к ней.
– Оставив все остальное на твою долю?
– Оставив все остальное на ее долю! – поправила Кейт, исчезая из виду.
И все снова вернулось к тому, как все было раньше. Минуты три спустя после ухода Кейт в гостиной появилась Милли в наряде для выхода: в большой черной шляпе, по всем приметам так мало отвечающей последней моде, в прекрасных черных одеждах с ног до головы, с шеей, окутанной бесконечными, как смутно представилось Деншеру, ярдами бесценного кружева, чьи складки у шеи придерживались тяжелыми рядами жемчужин, а концы свисали до самых ступней, словно стола жрицы. Деншер тотчас заговорил с ней о визите и побеге их приятельницы.
– Кейт не ожидала, что застанет меня здесь, – сказал он и сейчас произнес эти слова без всяких затруднений. Он зашел так далеко за угол, что вопрос об одном лишнем слове или большем их количестве уже не стоял.
Милли восприняла его отчет как вполне достаточный: она благоприятно истолковывала все, что могло вызвать неловкость.
– Жаль. Но с нею ведь я часто вижусь.
Деншер понял, что она трактует различие в его пользу и тем оправдывает Кейт. Таков был стиль Милли, когда проблема оставалась на ее долю. Ну что же, теперь на ее долю оставалось все.
Книга седьмая
I
Как только Кейт с Деншером покинули ее на попечение миссис Стрингем (в тот день, когда Милли неожиданно встретила их вдвоем в Национальной галерее и пригласила к себе на ланч), она, оставшись лицом к лицу со своей компаньонкой, почувствовала, что теперь наступил тот миг, в какой воитель в битве за жизнь, своевременно оповещенный об опасности, готовый к бою, как бы заново нащупывая на боку меч, подносит руку к обиталищу своей отваги. Милли крепко прижала руку к сердцу, и две женщины, стоя одна перед другою, выглядели довольно странно. Сюзан Шеперд пришлось принимать их великого доктора, чей визит явно был для нее совсем не малым делом, а Милли неуклонно сохраняла в неприкосновенности созданный ею барьер из приглашенных на ланч гостей – барьер, предохраняющий от общения и предательства, в чем она теперь практически призналась.
– Вы были просто замечательно милы. Притом что, как я вижу, вас переполняло, дорогая, вы вели себя с ними прекрасно. Правда ведь, Кейт бывает очаровательна, когда хочет?
Лицо бедной Сюзи, пытавшейся поначалу вроде бы совладать с другими опасностями, казалось, сперва сводило судорогой, а теперь оно как-то совсем разъехалось. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы добраться до некоей точки в пространстве, ставшей сейчас такой далекой.
– Мисс Крой? О, она очень мила и умна. Она знала. – Миссис Стрингем повторила: – Она знала.
Милли собрала все свое мужество, сознавая, однако, что в этот миг глубоко сочувствует своей подруге. Она разглядела, что та борется – борется всем своим существом, чтобы только не выдать чувства жалости, которое уже само по себе было для нее мукой. Эта борьба показала Милли, как велика была жалость подруги и как, с ее нежностью и совестливостью, должна страдать Сюзан Шеперд. Замечательным и чудесным оказалось то, что такое впечатление сразу же помогло Милли собраться с духом. С грустью подумав о том, на каком более легком основании теперь, после падения барьера, они смогут восстановить свою совместность, она почувствовала: ее немой вопрос получил ответ, встреченный ею с облегчением, больше походившим на радость. Основанием – неизбежным основанием – послужит то, что ей будет жаль Сюзи, которая, по всей видимости, обречена в гораздо более обременительной мере жалеть свою подопечную. Жалость миссис Стрингем может причинить боль миссис Стрингем, но как могла бы причинить кому-то боль ее – Милли – жалость? И она, бедняжка, тут же, на месте, пережила пять минут экзальтации, в течение которых поменялась ролями со своей приятельницей, сделав столь энергичный жест рукою, что в комнате словно пронесся ветерок.
