– К сожалению, вы меня не услышали, – презрительно произнес Головинский. – Вы, либералы, не слышите гулов истории. И поэтому никогда не возьмете власть. Повторяю, Плотникова переводят в Москву, и ему отводится роль Столыпина, спасающего трон от революции. Но он не Столыпин, он Сталин. Его «новый курс» означает ГУЛАГ и миллионы узников, осуществляющих насильственную индустриализацию. Он маньяк индустриализации любой ценой. Конец частной собственности! Конец свободе! Конец искусству и культуре! Марширующие батальоны! Ревущие танки и самолеты! Подводные лодки, носящие имена русских святых! Чего-чего, а святых у нас предостаточно.
– А нельзя избежать всего этого кошмара? – тоскливо воскликнул антифашист Шамкин. – Обратиться к Западу! Обратиться к президенту Америки! Пусть пришлет морских пехотинцев! Уверен, Россия встретит их хлебом-солью!
– Не будьте наивны, молодой друг, – сострадая Шамкину, произнес Головинский.
Паола чувствовала себя в зеркальной ловушке, в огромном стеклянном кристалле, куда залетел луч света и бьется о серебряные преграды, стремясь на свободу. А его отбрасывают, отражают, и он мечется в бесконечном калейдоскопе. Это походило на пытку светом. Ее мучали, крутили на зеркальной карусели, переворачивали вверх ногами, обжигали пролетавшим лучом. Чего-то от нее добивались – неизвестно чего.
– Ко мне обратились с просьбой. Если угодно, я получил задание. Нет, это не сообщество западных разведок. Не финансовые круги, где у меня много друзей. Не клубы европейских политиков.
Это закрытые центры влияния, которые управляют финансами, политикой и войной. «Новый курс» – это война, большая война в Европе, Азии, быть может, мировая война. Мы должны не допустить «нового курса». Не допустить перевода Плотникова в Москву. Его нужно остановить. Нужно уничтожить.
– Вы хотите убить губернатора? – ахнул правозащитник Разумников и тут же прижал ладонь к губам. – Как убили Столыпина? Но разве такое возможно? – Он стал оглядывать стены и потолок, словно там спряталось подслушивающее устройство.
– Какие глупости вы говорите! – зло оборвал его Головинский.
Паола сходила с ума от мерцающих вспышек. Множество бесшумных молний били в нее, пронзали, наполняли пространство расплавленным серебром. У нее отнимали разум, слепили глаза, мучили галлюцинациями. Вдруг множество серебряных рыб врывались в мечеть, один косяк улетал в небеса, другой нырял в пучину, третий несся в колдовских потоках света, и она задыхалась от бесчисленных рыб. Вдруг видела, как загорается над ней светило, окруженное радужными кольцами, словно зимняя луна. Светило превращалось в зеленый месяц с хрустальной звездой. Из этой звезды приближалось к ней лицо Головинского, страшно расплющивалось, уродливо корчилось, превращалось в сгусток ртути и уносилось в бездну.
– Никакого физического воздействия! Только духовное! Мы нанесем по нему духовный удар невиданной силы, который остановит его, как бронебойный снаряд останавливает танк. Сегодня я встречался с журналистами и создал информационную пушку громадного калибра. Теперь ее следует зарядить и начать обстрел. С каждым ударом он будет слабеть, и вокруг него разверзнется пустота. В эту пустоту устремимся мы. Мы – огромная сила. Правозащитники поведут за собой всех, кто обижен, а обижен весь русский народ. Экологи поведут за собой всех, кто видит в Плотникове губителя родной природы. А природа для русских является второй религией, вместилищем русских богов, и Плотников со своими заводами является богоборцем. Антифашисты поведут за собой всех, кто страдает от русского шовинизма, всех, кто приехал в Россию в надежде найти здесь новую Родину, а получил тюрьму. Либералы объединят вокруг себя всех, для кого сталинизм есть самая страшная страница русской истории, кто слышит шевеление костей в расстрельных рвах. Музыканты напишут музыку, от которой у Плотникова остановится сердце!
Паола чувствовала, что ее оперируют в зеркальной операционной. Над ней летает сверкающий скальпель. У нее вынимают мозг, помещая вместо него слепящий расплавленный сгусток. Вырезают сердце, закатывая в грудь раскаленный ком серебра. Вскрывают чрево, и пучки лучей вторгаются в сокровенное лоно, и она испытывает боль и сладость, как при зачатии. И близкое, отвратительное и прекрасное, склоняется к ней лицо Головинского, окруженное радужным нимбом.
– Вы услышали меня, господа? – спросил Головинский. – Вы идете со мной?
– Да, – чуть слышно прошептала Паола.
– Конечно, идем, – отвечало застолье. – Мы остановим Плотникова, черт возьми!
– Спасибо, друзья, – сказал Головинский. – А теперь отобедаем.
Он хлопнул в ладоши, и слуги в шитых иранских шапочках и долгополых кафтанах внесли на фаянсовых блюдах жареного ягненка, копченого осетра, запеченного фазана.
После обеда гости распрощались с хозяином. Луньков придержал Паолу за локоть:
– Прекрасная Паола, Лев Яковлевич просил вас зайти в библиотеку. Я вас провожу.
Глава 8
Библиотека была уставлена стеклянными шкафами, в которых стояли книги. Древние, в кожаных переплетах, коричневые и шершавые, как ковриги. Многотомники с золотым тиснением – так в минувшем веке издавали классиков. В ярких суперобложках произведения нынешних модных писателей. Пол был застелен ворсистым ковром с черно-красным персидским узором. В глубокие мягкие кресла можно было погрузиться, читая книгу, и задремать, если тебя убаюкает долгое повествование. На маленьких резных столиках стояли сладости, изюм, фисташки, каленые орешки.
Головинский поднялся из кресла, обаятельный, любезный, делая галантный поклон. Указал Паоле место на диване с шелковыми подушками.
– Мне неловко злоупотреблять вашим вниманием. Не сомневаюсь, вы бы нашли более достойный способ употребить свое время. Признателен за ваше долготерпение. – В его голосе была благодарность, робость, чувство вины, и это так не вязалось с его недавней жесткостью, с грубостью, которую он позволял себе в обращении с несогласными.
– Что вы, Лев Яковлевич, напротив, мне так интересно. Знакомство с вами – большая честь. – Паола, сев на диван, гладила подушку, чувствуя пальцами серебряное шитье. – Не понимаю, чем заслужила ваше внимание?
– Я регулярно заглядываю на ваш портал «Логотип». Восхищаюсь вашими остроумными и блистательными эссе, вашими светскими хрониками. Чего стоит повествование о пикнике, который устроили депутаты на берегу реки. Главу заксобрания раскачали и бросили в воду, а он выплыл, держа в зубах палку, как спаниель. Или рассказ о вечере во Дворце культуры, посвященном Пушкину. Пять надувных Александров Сергеевичей и столько же Наталий Гончаровых были явлены публике. А напившийся министр культуры подходил, прокалывал их булавкой, и они громко лопались. Я смеялся до слез!
Головинский, откинув голову, засмеялся, так простодушно и заразительно, что сразу помолодел и стал похож на юношу. Паола засмеялась в ответ, и ей стало легко и свободно.
– А что стоит ваш рассказ о кладбище, где бродили призраки и скрежетали зубами. Вы были бесподобны, когда шествовали как привидение со свечой в руке. Дорого бы я заплатил, чтобы посмотреть на это зрелище!
