Плотникову стало худо. Сердце полоснула резь. Он искал опору, чтобы не упасть.
– Что с вами, Иван Митрофанович? – К нему подоспел Франц Грюнвальд.
– Почему остановился завод?
– Конвейер встал на профилактику. Завтра в двенадцать часов он заработает.
– Мне нужен свежий воздух. Проводите меня. – Чувствуя, как щемит сердце, он направился к выходу.
В машине, рядом с вице-губернатором Притченко, он был погружен в свои тревоги и не сразу заметил, что Притченко, заглядывая в планшет, порывается ему что-то сказать.
– Что вы хотите, Владимир Спартакович?
– Да не знаю, как и сказать! – заикаясь, заглядывая на экран планшета, произнес Притченко.
– Что там такое? – рассеянно повторил Плотников.
– Не знаю, как и сказать, Иван Митрофанович! Просто ужас! – Притченко заслонил экран растопыренной пятерней, словно не давал вылететь из планшета какой-то трепещущей силе.
– Позвольте. – Плотников принял из дрожащих рук Притченко планшет. Увидел на экране водяную гладь с расходящимися кругами, и среди кругов стоит он, Плотников, обнимая за плечи Леру, на ее голой груди блестят капли, и у обоих блаженные лица.
Мгновение он ловил этот восхитительный свет озера, нежность близкого любимого тела, пролетавшую над ними голубую стрекозку, а потом ударил ужас, словно из планшета прогремел выстрел в упор.
– Что? Откуда? – беспомощно пролепетал он, чувствуя, как тихие круги на воде превращаются в ревущую взрывную волну. И та распространяется с ужасной скоростью, сносит на своем пути все, из чего состояла его жизнь. – Кто? Кто разместил?
– Там столько всего, Иван Митрофанович! И текст, и комментарии, и всякие гадости!
– Кто сделал снимок? – Он вдруг вспомнил, как по озеру, из-за камышей, вылетела лодка, промчалась, оставляя на воде серебряную полосу, пропала с затихающим стрекотом. – Лодка! Оттуда снимали!
Он читал текст, который назывался «Голая правда». В этом тексте все было мучительно и ужасно. И то, как оскорбительно перевирали его фамилию, нарекая то Плутниковым, то Блудниковым. И то, как лгали о дорогой квартире, которую он купил сыну в Лондоне, хотя сын не купил, а снимал эту квартиру. И про дачу, построенную из ливанского кедра, из родосского мрамора, с золотыми раковинами и унитазами. И о тайных ночных молениях перед иконой Сталина, в которых он молил о возвращении сталинизма, славил ГУЛАГ и расстрелы. И намеки на неизлечимую болезнь жены, которая страдала от многочисленных измен мужа и от оргий, которые тот устраивал на даче.
В комментариях к этой публикации было еще больше лжи и гадости. Сына причисляли к «золотой молодежи», который «свалил из России» в то время, как его однокашники воюют добровольцами в Донбассе. Леру называли «порочной и алчной интриганкой», которую он продвигал в университете на должность декана, и все ее сослуживцы ненавидели ее. Было много непристойностей и похабщины, постельных сцен. Говорилось, что иностранные фирмы платят Плотникову огромные взятки за право строить в губернии вредные производства, и у Плотникова за границей денежные счета. И, наконец, вскрывался тайный замысел Плотникова переместиться в Москву, сначала на пост премьера, а потом и самого президента, чтобы осуществить пересмотр всего, что было сделано либеральными силами после крушения СССР. «Сталинский реванш» – так назывался злой комментарий.
Комментарии сыпались один за другим. Это был не одиночный выстрел, а сокрушительный залп. Серия залпов. Работала артиллерийская батарея из множества орудий разного калибра. Каждое орудие было пристрелено, знало свою цель. И этой целью был Плотников.
Читая имена блогеров, названия сайтов, Плотников старался вспомнить, кто такая Паола Велеш, которая написала самый главный, самый злой материал. Чем он ее мог обидеть? Где перешел дорогу? Не мог вспомнить. Только чувствовал, как взрывная волна стремительно распространяется, ударяя в стены его дома, расшибая вдребезги его ценности, разрезая связи с самыми дорогими людьми. Сверкающий след промчавшейся лодки был порезом, отсекающим одну часть его жизни от другой.
– Кто такая Паола Велеш? – обморочно спросил он Притченко.
– Да вы ее видели, Иван Митрофанович! Такая смазливая, черненькая, из «Логотипа». Бывает на концертах, вечерах. Ну, всякую там ерунду пишет, светскую хронику! Да и всех остальных вы знаете. «Обозреватель», «Чистые ключи», все Клеевые, Ласковые. Сброд!
– Почему они так? Ведь я им всем помогал, звал на мои пресс-конференции.
– Здесь чувствуется какой-то заговор. Одна рука. Не из губернии, а из Москвы. Не деньги, а приказ. Кто-то вас очень не возлюбил. Боится вашего полета. Хочет вас подстрелить. Это мое мнение, Иван Митрофанович!
– Нет у меня врагов в Москве. Только поддержка. Как же мне теперь быть? – Он слушал гул волны, которая встала из пучины и двигалась к берегу, сокрушая мир, который он строил. В страшных водоворотах гибли любимые начинания, тонули любимые люди. Жена, сын Кирилл, Лера, – их крутило, било одного о другого. Они старались спастись, но их утягивало в ревущую воронку. – Как же мне быть?
Притченко, видя страдание начальника, не умея помочь, говорил торопливо:
– Иван Митрофанович, плюньте на сволочей! Потрещат и умолкнут! И не такое забывают. Это раньше, при Советах, партийное разбирательство, аморальное поведение, понижение в должности. А теперь другие времена, другая мораль. Посмотрите, что себе позволяют артистки эстрады. Снимаются голые и сами выставляют свои лобки в Интернете! Оппозиционных политиков фотографируют скрытой камерой в постели с проститутками, а они от этого еще популярнее. Не расстраивайтесь, Иван Митрофанович. Наши мужские дела. А эту Паолу мы накажем. В нашей губернии такое предательство не проходит. Говорил вам, народ – предатель. Вас, благодетеля своего, предали!
– Вы не понимаете, Владимир Спартакович! Это удар в самое сердце. – Плотников схватился за грудь, где сердце сжалось от боли. – Моя беззащитная больная жена, мой наивный романтический сын, моя ненаглядная Лера! Это я их всех предал! Я, я предатель!
– Ну, хорошо, Иван Митрофанович. Давайте приедем, я позову телекамеру. Вы скажете, что против вас, а значит, и против губернии совершена провокация. Против всех ваших прогрессивных преобразований, против всех жителей губернии. Эта мерзкая фотография – не более чем фотошоп, подделка. А что касается дачи из ливанского кедра и родосского мрамора, то это не дача Плотникова, а построенный Плотниковым на собственные деньги интернат для отсталых детей. Это ваш личный дар, понимаете? Народ это оценит и про снимок забудет. И жене и сыну говорите – провокация, фотошоп!
– Фотошоп! – беспомощно повторял Плотников. – Фотошоп!
Из машины Притченко вызвал корреспондента подконтрольной губернатору телекомпании. Вернувшись в город, в фойе администрации Плотников сделал короткое заявление. Стараясь быть строгим, а местами ироничным, он сообщил о провокации, учиненной противниками преобразований. Посетовал на кустарную работу фотографов, не сумевших скрыть подделку. Сообщил, что построил на свои сбережения и передает в дар детскому интернату красивый дом на берегу озера. Призвал предпринимателей последовать его примеру. И строго пожурил Паолу Велеш.
