– Я вам верю и в вас нуждаюсь. Впереди большая работа и большие возможности. Мир линяет, сбрасывает кожу, покрывается новой чешуей. Пока не оделся, он беззащитен. У нас с вами будут дела в Европе, дела на Ближнем Востоке, дела в Америке. Я создал Глобал-Сити не для того, чтобы кормить русских обжор заморскими деликатесами. Это гигантская, созданная мною машина для управления миром. Как пирамиды в Древнем Египте. Отсюда мы посылаем управляющие импульсы, и меняются правительства, падают цены на нефть и золото, начинаются религиозные войны, ставятся фильмы ужасов в Голливуде, и принц Виндзорской династии влипает в грязный скандал. Вы мне будете нужны, Петр Васильевич.
Луньков смотрел на кончик волнообразного носа, на волшебный пузырек, и чувствовал томное бессилие, странную зависимость от этого таинственного человека, которого не понимал, но испытывал к нему неодолимое сладостное влечение. Казалось, отсюда, из Грановитой палаты, с кончика волнообразного носа, как с передающей антенны, срывались невидимые волны, исходили незримые поля. Улетали в пространства, и там совершались грандиозные перемены, рушились государства, трещали материки. Малые, едва ощутимые воздействия вторгались в мир. И начинали таять полярные льды, зарождались тайфуны, обрушивались биржи, вчерашних кумиров начинали ненавидеть и свергали. Лучков испытывал род любви, природа которой коренилась в бессознательных глубинах его души.
– Вы готовы мне помогать, Петр Васильевич?
– Не пожалею жизни, Лев Яковлевич! – зачарованно ответил Луньков, не понимая, что в откровениях Головинского – истина, а что – театральные фантазии.
В стене мягко зарокотало, невидимые шестерни повернули рычаги, и послышались тягучие, как мед, звоны. Куранты пробили десять раз.
– Встаем, Петр Васильевич, пора управлять мировым процессом, – со смехом произнес Головинский, поднимаясь с трона и сбрасывая с волосатых плеч халат.
Их машина пронеслась по солнечным просторам губернии и достигла увечного, разбитого шоссе с дорожным знаком «Копалкино» и жестяным мятым щитом с надписью «Красный суч».
– Стоит ли нам сюда забираться? – спросил Луньков.
– Предчувствие подсказывает, что стоит, – ответил Головинский.
Они проехали по унылой улице с обитателями, напоминавшими сонно ползающих жуков. Миновали селение и по проселку скатились к реке. Река была тихая, чистая, чудесная, окружена лесами. И казалось странным, что люди, живущие у этой реки, не впитали ее свежесть, красоту, благодать.
На берегу дымился костер. Головинский и Луньков вышли из машины и увидели человека перед бревном, на котором во всю длину лежал черный скользкий сом. Кипел котелок, роняя в огонь шипящую пену. Лежал на земле топор. На доске, порезанная, белела картошка, головка лука, стояла бутылка водки. Человек, сидящий на четвереньках, обернулся. У него было смуглое, закопченное лицо, нос с горбинкой, лихой чуб и острые, злые, с шальным блеском глаза.
– Здравствуйте, добрый человек. Никак ушицу варите? – произнес Головинский, с нарочитой народной интонацией, которая, по его мнению, должна была сблизить его и сидящего у костра рыбака. – Бог в помощь!
– Пошел на хер, – ответил человек и вернулся к своим занятиям.
Головинский не обиделся, улыбаясь, стоял, и его волнообразный нос чутко устремился к бревну, на котором лежала рыбина.
Сом был живой, только что из реки. Его тупое усатое рыло отливало солнечной слизью. Он зевал, открывая рот. Вяло шлепал жабрами, в которых вспыхивало красное нутро. Человек взял топор и обухом несколько раз ударил сома в лоб. От ударов голова хлюпала, сом вздрагивал и усы его завивались.
Человек достал острый ножик, ловко полоснул по рыбьему зеленоватому брюху. Оно растворилось. Человек засунул в рыбье чрево жилистый кулак, сгреб хлюпающую сердцевину и дернул. Вытянул наружу ворох скользких кишок, опутавших лиловую печень, малиновое сердце и языки золотистой икры. Швырнул хлюпающий ком на траву, оглядывая свою окровавленную руку. Еще раз залез в рыбье нутро и ногтями соскоблил остатки пленок. Сом ударил хвостом, раскрыл зев, и один его ус свернулся в спираль.
Человек засунул руку в жаберную щель, перебирал пальцами, а потом с силой рванул. Выхватил красный хрустящий ворох, похожий на георгин. Швырнул в реку. То же самое проделал с другой жаберной щелью. Швырнул красный комок в реку. Оба комка медленно плыли, и было видно, как вокруг них увивались мальки, хватали тягучие красные волокна.
Человек схватил тряпку, снял с огня котелок и стал поливать кипятком черные рыбьи бока. Сом, лишенный внутренностей, без сердца, желудка, обливаемый кипятком, слабо раскрывал рот, и усы его сворачивались и развивались.
Облив сома кипятком, человек отставил котелок и ножом стал счищать с боков слизь, отирал нож о бревно, оставляя на нем сероватую жижу.
Сом был жив, ошпаренный, исполосованный, открывал тупой рот, вяло поднимал хвост. Человек поддел сома за пустые жабры, снес к реке. Обмывал, плескал воду в нутро. С черной, стеклянно блестящей рыбы стекала розовая вода, и ее сносило течением.
Головинский неотрывно смотрел, как рыбак разделывает сома, как ловко движутся его жилистые, красные от крови руки, как умело и последовательно он бьет топором, взрезает нутро, выламывает жабры. Видимо, зрелище доставляло Головинскому наслаждение. Он что-то обдумывал, прикидывал, глядя на рыбака.
Человек вернулся к костру, уложил сома на бревно и стал резать, кромсать на сочные ломти. Под черной кожей было нежное бело-розовое мясо с круглой косточкой позвонка. Он собирал ломти и кидал в котелок.
– Чего уставился? – Человек повернулся наконец к Головинскому, отирая о траву окровавленный нож.
– Смотрю, как ловко ты нож в рыбу втыкаешь.
– Могу и в тебя воткнуть.
– Зачем тебе в меня нож втыкать. Я тебе денег дам.
– За что это?
– А так, ни за что. На будущее.
– Будущее и после смерти бывает. Я у тебя деньги возьму и сбегу.
– Потратишь, опять придешь. Петр Васильевич, будьте добры, сходите в машину, принесите хорошему человеку денег.
Луньков изумился, покачал головой, но пошел к машине и принес портмоне Головинского.
– Возьми деньги. – Головинский извлек пачку красных купюр, протянул человеку. Тот взял. Их руки на мгновение сошлись – грязная, в запекшейся крови рука рыбака и холеная, с золотым перстнем рука Головинского.
– За кого мне свечку ставить? – насмешливо, пряча деньги, спросил человек.
– Я Головинский Лев Яковлевич.
– Значит, всему голова. А я Семка Лебедь. Что же могу сделать для вас такого полезного?
– Можешь достать три свиные туши? Я тебе еще денег дам.
– Чего проще! Пойду на ферму и куплю. Вам живые или разделанные?
– Просто туши.
– Сделаю. А еще что?
– Пока ничего. Разве что дом поджечь.
