Ах, пижама, пижама, пижама,
ты когда-то со мною лежала,
а то тело, что ты окружала,
от любви и желанья дрожало.
Ах, пижама, пропахшая потом,
Ах, пижама, пропахшая страстью…
Мне в тебе не хватает чего-то,
Или, может быть, даже кого-то,
С кем познала я краткое счастье.
Если хотите знать мое мнение, стишок совсем недурной. В нем, если угодно, имеет место даже некоторая виртуозность: первая ассонансная рифма: «пижама – лежала» меняется на ординарную глагольлную: «лежала – окружала».
Рядом с поэтессой сидел один очень большой чиновник и трепетал не от любви и страсти, а от страха. Он задавил маленькую старушку, переходившую улицу по пешеходному переходу при зеленом сигнале светофора, и теперь тоже слегка волновался. Здесь же находились в полном составе члены кооператива «Водохранилище», которых злобные оппозиционеры обвиняли, что они свои миллиарды приобрели не совсем честным путем и спрятали за границей. Они пришли с жалобой, что западно-восточные страны ввели против них секторальные санкции, лишившие их возможности доступа к своим счетам и недвижимому имуществу. Они тоже волновались, опасаясь, что Перлигос откажет им в полном возмещении их убытков. И только молодой человек в ближнем углу ни о чем не волновался. Он сидел спокойно и писал эсэмэски любимой девушке, ождавшей его у памятника маршалу Жукову. Этот человек, когда я его спросил, за что его сюда привели, ответил: «Практически ни за что». Но сидевший рядом с ним заплаканный полицейский перебил его и сказал мне:
– Не верьте, он все врет.
И рассказал, что во время беспорядков на Трясинной площади молодой человек выкрикивал возмутительные слова «Крым не наш», а его, полицейского, объяснявшего ему с помощью дубинки, что Крым наш, ударил ладонью по каске. Чем причинил стражу порядка невыразимые физические и нравственные страдания, отчего тот потерял сон, аппетит, интерес к супруге и постоянно плачет.
Ну, если перечислять всех, то нельзя не упомянуть еще одного губернатора очень большой и успешной области, которого я много раз видел по телику. Сначала как члена ведущей политической партии, успешного руководителя крупной области и большого православного патриота. А не далее как вчера опять показали его же, но как главаря организованной преступной группировки. Не только его самого показывали, но и шестьдесят килограммов украшений, золотых, платиновых, брильянтовых, рубиновых и изумрудных. Всякие браслеты, медальоны броши и серьги, которыми можно было бы одарить значительную часть женщин его губернии, продемонстрировали также набор ручных часов, некоторые стоимостью до миллиона долларов и ручку-самописку в ту же цену, а еще и сами деньги – сколько-то миллиардов во всех валютах разложили большими разноцветными пачками по всему полу большой комнаты – это было, конечно, зрелище. Мы с Варварой вместе на все это смотрели и Варвара, помнится, удивилась:
– И за что же его, бедного, посадили? Видно, кому-то чем-то не угодил.
– При чем тут угодил или не угодил? – возразил я. – Ты же видишь, сколько он наворовал.
– Эх, ты! – возразила она. – Дожил до таких лет, а до сих пор не понял, что ворующих миллиардами за воровство не сажают. А сажают, если чем-то не угодил.
Пока я вспоминал наш разговор с Варварой, очередь в приемной уменьшилась. Сидевших под дверью одного за другим приглашали войти, и я видел, как каждый из них съеживается, становится маленьким-маленьким, в ином случае кажется, что сейчас превратится во что-то мизерное, не больше клеща. При этом каждый вызванный внутрь втискивается медленно и с трудом, но оттуда вылетает пулей. Некоторых из вылетевших какие-то люди берут тут же под руки выводят в разные двери. Первого вывели, и тут же раздался негромкий хлопок. Генерал, заменитель кальсонов трусами, вздрогнул. Потом второго вывели – и опять хлопок. Он опять вздрогнул, посмотрел на меня и спросил шепотом:
– Как вы думаете, что это за звуки? Их там расстреливают?
– Да нет, – говорю, – что вы? Как вы могли подумать. У нас смертная казнь запрещена.
– А что же там хлопает?
– Да дверь хлопает.
– Вы думаете? – Сомневается. – Мне кажется, обычно дверь хлопает как-то не так, а так хлопает пистолет с глушителем.
И потом при каждом хлопке вздрагивал, пока не позвали его самого. Он вошел, через минуту вышел с печальным лицом и успел мне шепнуть, что получил предупреждение о неполном служебном соответствии.
После него позвали Экс-Экстра-Экстра-Лардж министра, который теперь, ввиду выпавших ему переживаний, одно Экстра потерял, похудел и мог бы сменить одежду на тоже с одним экстра.
Министр вскоре вышел живой и невредимый, но с противоречивыми чувствами. Его оправдали при условии, что вернется к жене, а в наказание за коррупцию внесет в казну штраф в двести рублей. Со штрафом он согласился, но остался в сомнениях, что лучше – возвращение к жене или тюрьма.
Задавившего старушку тоже простили, приняв во внимание, что хотя она переходила улицу на зеленый свет, но, будучи подслеповатой, могла бы пойти и на красный. А поскольку она уже явно превысила порог средней продолжительности жизни в нашей стране, Пенсионный фонд счел необходимым объявить задавившему благодарность.
Членам кооператива «Водохранилище» были обещаны компенсации ущерба, нанесенного секторальными санкциями из государственного бюджета.
Что же касается молодого человека, то он за зверское избиение полицейского получил по заслугам. Не помню точно, трешечку, пятерочку или семерочку в лагере общего режима.
Когда этого преступника вывели в наручниках, я в зале остался один и в ожидании, что вот-вот позовут и меня, стал читать «Отче наш», который я знал наизусть, но только до «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». Дочитал до «лукавого» – не вызывают. Опять прочел столько же – не зовут. Стал успокаиваться, думать, что раз я взяток не брал, старушек не давил, полицейских не бил, меня привели сюда совсем по другому делу. А если даже и ждет меня самая суровая участь, то и ладно. Чего мне бояться? Если и расстреляют, это лучше, чем умирать в мучениях от энцефалита или боррелиоза. В моем возрасте вообще расстрел можно рассматривать как эвтаназию, избавление от страданий, неизбежно сопутствующих старости и приближающейся агонии. Короче говоря, я успокоился и стал ждать смиренно, положив руки на колени. Потом решил размяться и пошел вдоль стен, разглядывая головы прибитых к стене животных. Теперь вблизи я мог прочесть пояснительные тексты под ними. На первой общей большой табличке было написано, что Его Высокопревосходительство Перлигос, заботясь о сохранении нашей дикой природы, постоянно занимается спасением от уничтожения разных животных, особенно редких, занесенных в Красную книгу. Так вот под каждым из краснокнижных животных отдельно было указано, что это животное спасено лично Его Высокопревосходительством Перлигосом в уссурийской тайге. А это в подмосковном лесу. А это в тундре. А это еще где-то. Разглядывая эти экспонаты, или, может быть, их лучше назвать трофеями, я задумался, можно ли считать нормальным способ спасения диких животных путем прибивания их голов к стенке. Но мысли своей до конца не додумал, потому что в дальнем углу открылась резная дверь, и через весь зал мимо меня прошел черный худой человек, которого я сразу, представьте себе, узнал. Это был муж Зинули – Иван Иванович, Ванюша, Котик, с которым она шепталась, когда они, думая, что я или сплю, или нахожусь в коме, говорили о возможности моего неисцеления. Он шел с пластмассовым ведерком, в котором что-то плескалось, и скрылся за дверью в кабинет Перлигоса, и меня это очень сильно насторожило. Потому что если он с самим Перлигосом начнет обсуждать то, о чем говорил с Зинулей, то вполне может так случиться, что я отсюда не выйду и моя расческа достанется охранникам.
