Проснулся Вакуленко.
– Хлопцы, шо такое?
– Событие века, – объявил Серега. – Наш Витек Карданников обрезание сделать собрался.
– Кому? – не понял Вакуленко. – Карпатову, что ли?
Глотов засмеялся.
Вакуленко сообразил и осведомился:
– А он теперь еврей?
Глотов загоготал в подушку, вернее, в ворох тряпок, обмотанных простыней и выполняющих роль таковой.
– Обрезание делают не только евреи, но и мусульмане, – сказал он, когда смешинка покинула его рот.
– А вот тебя не спросил! – бормотал Витька, продолжая борьбу за одеяло, переросшую в глухую потасовку.
Витька отбивался ногами. К хохлу подключился Глотов. Вдвоем быстро оставили Витьку без укрытия и сбросили на голый пол. Глотов так увлекся, что сунул Витьке по печени.
– Да ты шо?! – осудил товарища по несчастью Вакуленко. – Так не можно.
– А сколько нам еще тут сидеть? – заголосил Витька. – Разве мало уже торчим? Вы как хотите, а я гнить до конца жизни не намерен! Думаете, выпустят они нас? Ага, и ручкой помашут на прощание. Держите карман шире! Сидим тут как упыри четвертый месяц! – Витька треснул ладонью по полу. – Все, каждый сам за себя! Уж я-то их перехитрю! Сделаю вид, что возлюбил ихнего Аллаха, а сам через полгода в Пакистан, там в посольство и домой, только меня и видели! А вы сидите тут, кисните! Пошли вы все, я ваши рожи больше видеть не могу! Я жить хочу! У меня бабы не было! Я пользу своей стране хочу принести – и не в мертвом виде, а в живом!
Витька осекся. Рядом с ним что-то хлюпало. Это Глотов смеялся в подушку.
– Чего ты ржешь? – взорвался Витька. – Вот сейчас как тресну!..
– Смешно, – всхлипнул Глотов. – Прости, представил, как ты, Витька, сидишь в мечети и лбом молитву раскалываешь. Не могу, умора. Не твое это, Витька, не обессудь. А если уж соберешься, не забудь приобрести обучающий пакет или хотя бы инструкцию, как вести себя правоверному мусульманину, чтобы не осрамиться в приличном обществе.
Карпатов лежал и слушал Витькины крики за стенкой. Хлопнула дверь, в комнату ввалился взмыленный, злой, как талиб, радист. Он волок, отдуваясь, свернутый матрас, сверкнул глазами в сторону Карпатова, бросил ношу у дальней стены, улегся и отвернулся к стенке. Прошло минуты две. Витька не храпел, значит, не спал.
– Это не поможет, – тихо сказал Карпатов.
– Что не поможет? – пробурчал Витька.
– Ислам тут ни при чем. – Карпатов вздохнул. – Вступай, не вступай, слезами делу не поможешь. Эти нелюди воюют не за ислам. Те, кого они режут, тоже мусульмане.
Витька обернулся. Он молчал, только засопел громче.
– Хоть дважды перекрашивайся в мусульманина – не отпустят. Автомат в зубы сунут и убивать отправят. Пойдешь Кабул штурмовать плечом к плечу с такими же идиотами. А намаз пять раз в день, воздержание во всем, что не касается войны. Знаешь, Витька, некоторые искренне веруют в Аллаха. Флаг им в руки. Если ты действительно собираешься…
– Да ни в кого я не хочу верить, – проворчал Витька. – Я домой хочу.
– Тогда не пори горячку, терпи. Пойдешь кричать, что хочешь сменить веру, – быстро тебя раскусят. А разговор у них короткий. Думаешь, я не хочу домой?
– А мне плевать, что вы хотите, – ворчливо, но беззлобно бросил Витька.
Они снова помолчали.
– Вчера меня опять возили мимо того места, где проходил митинг, – сообщил в темное пространство Карпатов. – Толпа гудела, оратор орал, автоматы с грузовика раздавали. Тащили подростков лет по тринадцать-четырнадцать, как ягнят швыряли в кузов. Какая-то женщина бросилась с воплями, вцепилась в сына, не давала забросить его в грузовик. Так ее даже уговаривать не стали. Некогда. Подошел бородач, перерубил пополам очередью, пацана в кузов – и ходу. Я к этому уже привык. Просто часть пейзажа. А ты говоришь, ислам. Знаешь, я не большой поклонник магометанства, но как-то сомневаюсь, что в Коране одобряются подобные зверства. Так что угомонись, не лезь, куда не просят.
Когда он утром проснулся, Витькиной лежанки в комнате не было. Карпатов сходил к колодцу за водой, вернулся с миской, намылил щеки, стал бриться перед огрызком зеркала.
Подкоп получался основательный. По крайней мере, Глотова, сидящего в яме, видно не было. Он возился под землей, кряхтел, поносил хреновые условия труда и отсутствие вознаграждения, выпихнул на свет божий ржавый тазик с землей, поставил с краю.
– Давай я залезу, – предложил Серега, опускаясь на колени.
– Успеешь еще, – ворчливо отозвался Глотов. – Землю таскай.
Серега взял тазик и поволок его в дальний угол казармы, где под досками был приямок в бетонной опалубке. Туда узники и сваливали землю.
Он приподнял две половицы, сбитые для удобства, высыпал туда содержимое тазика и спросил:
– А Витька где?
– Повесился, – хмуро сообщил тот из ямы.
– Ого! – Серега перегнулся и заглянул в нору, где двое его приятелей долбили ссохшуюся землю заточенными прутьями. – Молодцы, ударники, стахановцы. Каждому вечером двойную порцию обещаний.
– Одни камни, сука! – пожаловался Глотов, выковыривая из застывшей массы огрызок известняка. – Месяца два рыть придется, а то и больше.
– А мы торопимся? – спросил Серега. – Ничего, сейчас зима, ночи холодные. Вот скоро весна, тогда и побежим.
Заскрипела и хлопнула калитка. Свистнул Вакуленко. Землекопы мигом побросали заостренные металлические прутья. Глотов подставил руки, скрепленные в замок, Витька уперся в них носком и вылетел из ямы подполья. Совместными усилиями приятели извлекли Глотова.
Конструкция из сбитых половиц, похожая на плот – про нее еще Глотов удачно выразился: «Наш маленький плот вовсе не так уж плох» – мгновенно улеглась в створ, слилась с полом. Будущий путь к свободе практически нельзя было заметить.
За несколько секунд пленники заложили крышку досками, завалили хламом. Глотов рухнул на кровать, забросил руки за голову. Витька с Серегой, демонстративно зевая, вышли из казармы в комнату, оттуда – на улицу. Встали, потянулись. Витька так зевнул, что перестарался, и челюсть заболела.
– Не высыпаемся, боец? – Серега строго посмотрел на него. – Будем тренироваться.
Посреди двора стоял Карпатов и смотрел на них. Приятели развернулись, потащились обратно в дом и захлопнули дверь. Карпатов остался один. Посреди двора. На далеком минарете заголосил муэдзин. Первый пилот, заметно осунувшийся, постаревший, побрел к колодцу и опустился на перевернутое ведро. Он поднял голову и слушал пение муэдзина.
И вдруг пошел снег, настоящий, крупный, искрящийся. Повалил густыми хлопьями. Карпатов выставил ладонь, и ее мгновенно завалили узорчатые снежинки.
Он вздохнул полной грудью. Странно как-то. Пел муэдзин, и шел снег.
