Крест качнулся и раздвоился в глазах.
Внутри головы стало невыносимо больно, и Тина медленно поднялась с корточек, держась за виски.
Пятое мая. Девяносто первый год. Тот самый, когда…
Это неважно, это тут ни при чем!
Она с трудом пошевелила пальцами, совсем окоченевшими, и стала быстро отколупывать заиндевелые куски, скрывающие остаток надписи. Зачем и почему это нужно, она не знала. Прошел не один век, прежде чем Тина увидела имя человека, покоившегося рядом с ее отцом.
Человека звали Мельникова Валентина Викторовна.
Это была она сама.
И когда Тина поняла это, небо внезапно улеглось ей на плечи самой тяжелой тучей, и что-то невыносимо сдавило макушку.
Она села в снег.
Безумными глазами снова ткнулась в надпись. Ни буквы, ни цифры никуда не исчезли, все осталось на своих местах, и значит, она на самом деле сошла с ума. Оказывается, не было этих тринадцати лет. Оказывается, она не меняла отчества и не брала фамилию матери, а умерла пятого мая девяносто первого года. И лежит в могиле с крестом, на котором написано «Мельникова Валентина Викторовна».
Вжав голову в плечи, она бессмысленно шарила взглядом вокруг. А она тогда кто, привидение? Привидение, которое видит белесые облака, мерзнет от февральской стужи, прячет лицо от метели, чувствует горячие слезы на холодных щеках.
Вздор! Может быть, у них была неизвестная ей родственница – ее тезка? Или кто-то что-то перепутал.
Тина поднялась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь. Пятого мая девяносто первого года ее не было в Бердске. Она хотела забыть, хотела, и все-таки отлично помнила, помнила всегда, помнила вопреки и потому что… Билет до Москвы был на третье мая. Того самого, непростого, оглушительного девяносто первого года, которому еще предстояло потрясти страну да и весь мир августовской «непогодой». А в мае Тина впервые в жизни села на самолет, и столицу тоже увидела впервые.
Скажи ей кто-то, что пройдет тринадцать лет, прежде чем она вернется, и то лишь благодаря нелепой случайности, она смеялась бы долго и искренне.
Разве покойники могут смеяться?!
Кто лежит в могиле с ее именем?!
Походка у нее сейчас была неровной, и королевская осанка не украшала плеч, сгорбленных трусливо и растерянно. Она знала, кто может ответить ей на вопрос, и боялась спрашивать.
И все же… Пройти совсем чуть-чуть, оставить позади кладбищенское безмолвие, одолеть несколько кварталов. Вот она, бывшая когда-то Шадрихой, улица со сказочным именем – Лунная. Здесь в невысоком, старом доме тринадцать лет назад купил квартиру для них ее будущий муж. Который так и не стал мужем настоящим.
ГЛАВА 11
Он был единственным сыном в семье, и это все усложняло. Мать Олега, как и мать Тины, была женщиной смирной, и мужу не перечила ни при каких обстоятельствах. Мужа надо холить, лелеять, а главное – уважать. Лет до шестнадцати Олег беспрекословно отца почитал, во-первых, поддавшись материнскому внушению, во-вторых, собственными глазами не раз убедившись, что папа – человек достойный. Нет, не то чтобы он был кумиром Олега, но все его поступки оценивались сыном на «пять». Олег думал, что знает, каким должен быть настоящий мужчина, и гордился тем, что его отец – такой. Немногословный, но остроумный, с усталым выражением лица, крепкими нервами и стальными мышцами. Умеющий постоять за себя в схватке с уличными хулиганами. Щедро сыплющий мелочь нищим на паперти. Таскающий для жены корзины цветов. Никогда не унизившийся до крика.
Андрей Морозов мало времени проводил с сыном, зато тратил на него кучу денег и предоставлял максимум свободы, и это, конечно, тоже много значило.
– Ты должен все попробовать, – добродушно разрешалось Олегу, – и тогда убедишься, что я предлагаю тебе лучшее.
В каждом разговоре о будущем отец оставлял загадочное многоточие.
Олег не слишком задумывался над этим, проводя время как обычный подросток из обеспеченной семьи. Шлялся по кабакам, гонял на мотоцикле, водил девчонок на закрытые кинопоказы, щедро поил друзей. В карманах его фирменных джинсов не переводились купюры, но и этот факт осмысливать Олег не торопился. Батя дает «лавэ», так чего париться? Все его приятели рассуждали таким же образом, однако Олегу не приходило в голову, что, возможно, подобное единомыслие объясняется тем, что приятелей ему подбирал все тот же батя.
– У Константина Еремеича сынок на днях приезжает, – как бы между прочим бросал отец, – ты бы встретил парня, город показал, он лет пять тут не был, небось, забыл, как Новосиб выглядит.
– Маша Патанина тебе привет передавала. Как это не знаешь? Ты не знаешь Машу?! Ну, друг мой, ты много потерял!
И Константин Еремеич, и Патанины были папиными друзьями или коллегами, Олег точно не знал, но встречался с их отпрысками, тусовался, и другой компании было ему не нужно.
Его беззаботность длилась бы еще долго, отец вполне мог позволить себе это. Но, вернувшись на рассвете с выпускного бала, пьяненький и счастливый, Олег разбудил родителей и заявил:
– Давайте прощаться, шнурки! Я по вам скучать буду ужасно, вы только не забывайте тугриков присылать, лады?
– Андрюша, о чем он? – испугалась мать.
– Иди умойся, – велел отец, – я жду тебя на кухне.
Разговор, случившийся через несколько минут, огорошил обоих.
– Ты нужен мне здесь! – орал батя, который никогда прежде не орал. – Ты что, совсем дебил и не понимаешь простых вещей? Ты думаешь, откуда деньги берутся, а?
– Откуда? – удивился Олег.
– Ох, я вырастил идиота! Ты глаза-то разуй! Пора бы уж!
– Чего пора?
– Делом заняться, а не только девок лапать да вино хлестать.
Олег икнул. Ему казалось, что он объяснил все четко и ясно. В Новосибирске ему делать нечего, ни один институт не подходит для будущего писателя, коим он вознамерился стать. Толком Олег и сам не понимал, зачем ему это надо. Просто все остальное было неинтересно, и ведь нельзя же на самом деле всю жизнь проводить в кабаках. Надо найти взрослое занятие. Он и нашел. Ему всегда нравилось писать сочинения, а по малолетству он даже стихи сочинял. Подростком Олег часто представлял себя в шикарном кабинете за большим дубовым столом, с трубкой в зубах и гусиным пером в руке, а еще с чеховской бородкой и байроновским томным взглядом. Зрелище казалось очень привлекательным. Тишина, благодать, в бокале сухого вина отражается огонь в камине, а за окном штурмуют крыльцо поклонники и поклонницы, молящие об автографе.
В общем-то, это была даже не мечта, а так – набросок. Ему нравились внешние атрибуты профессии, в которой он ни черта не понимал и которую профессией-то назвать было можно только с натяжкой.
Вручая аттестат, директор школы спросил, куда Олег будет поступать, тот пожал плечами и честно сказал, что не знает такого вуза, где бы учили писать книжки. Директор – душевный мужик! – проникся и устроил опрос среди учителей. Вскоре юному беллетристу дана была установка: Литературный институт имени Горького в Москве.
