– Олежек, как ты, дорогой?
– Мама, – вздохнул он, ссыпая мусор в ладони, – привет.
– Привет, привет. Как ты? – повторила мать.
– Нормально. Работаю, – зачем-то соврал он.
– Сегодня же выходной, сыночка. Отдыхать-то когда будешь?
Он снова вздохнул – догадался, почему она звонит.
Зачем он только вернулся домой! Шлялся бы себе по улицам до утра, отключив мобильник.
– Олеженька, а ты помнишь, какое завтра число?
Браво, похвалил он себя. Вот проницательность!
Завтра у отца день рождения, и совершенно ясно, что мать сейчас три часа кряду будет взывать к совести сына, который этот праздник не считает за праздник.
– Помню, мам, помню. Только это ничего не меняет, – устало сообщил он. – Мы же сто раз это обсуждали!
– Обсудим в сто первый, – мягко возразила мать и, всхлипнув, добавила: – Он тебя ждет.
– Я не приду. Я не приду, мам! Ясно?
Он выдержал более-менее спокойный тон. Хотя, на самом деле все это повторялось так часто, что у кого угодно лопнуло бы терпение.
А он вот – выдержал.
Мать жалко, подумал Олег, беспомощным взглядом обводя кабинет.
– Сынок?
– Да, мам, я здесь.
– Сынок, я знаю, папа во многом не прав, но…
– Мам, ты ничего не знаешь! – все-таки вырвалось у него. – Ты никогда не хотела знать.
– Не понимаю, о чем ты говоришь! Наш папа прекрасный человек, он любит тебя и всегда хотел для тебя только хорошего!
– Все, мама, хватит. Я не могу прийти. Я в Москву уезжаю.
– Именно завтра? – с печальной иронией проговорила она.
– Да. Так получилось. Ты бы вместо пустых разговоров удачи мне пожелала, что ли…
– Сынок! Да мы с папой всегда…
– Ладно, пока.
Мамина любовь к отцу была такой крепкой и густой, что заслоняла все на свете. Давным-давно, еще ребенком, Олег страшно ревновал. Потом стало некогда. А сейчас маму было безумно жаль. Хотя, если разобраться, она – счастливый человек.
Он отключил звук у телефона и долго смотрел, как настойчиво мигает онемевшая трубка.
В чем он виноват? В чем?! Почему ему приходится оправдываться, чувствовать себя эгоистом, безмозглым чурбаном, который не соизволит сделать приятное собственной матери?
Он уже давно перестал ненавидеть. Он и не думал мстить или – вот нелепость! – пытаться переделать, изменить того, кто назывался его отцом.
В чем же его вина? В молчании, приравненном ко лжи? Но даже сейчас, когда многое – все?! – осталось позади, Олег не мог сказать матери правду, не мог объяснить, почему всеми способами старается ограничить встречи с отцом и, изредка заходя в гости, избегает его взгляда.
Разве он должен был сорвать с нее розовые очки, а вместо них сунуть матери под нос зловонную кучу?!
«Наш папа – ублюдок!», вот чем пахла она.
Не просто взяточник и вор, а самый настоящий ублюдок. Впрочем, ни тогда, ни сейчас Олег не давал отцу подобных определений, не пытался втиснуть в слова то, что узнал в памятном разговоре после выпускного и что открылось позже. Много позже.
Слишком поздно.
Алька… Она тоже ненавидела своего отца, и Олег невольно сравнивал их – двух абсолютно разных мужчин, презираемых собственными детьми.
Их жизни были диаметрально противоположны, даже нелепо сопоставлять. Один пропивал зарплату, ходил в рванье, задирал соседей, удовлетворялся на завтрак соленым огурцом и плевал на семью с высокой колокольни. Другой держал в загашнике приличную сумму, и дом у него была полная чаша, и жена на него молилась – не потому, что испокон веку принято мужу «ноги мыть и воду пить», а потому что действительно уважала и ценила.
Две большие разницы, как говорят в Одессе.
А на самом деле?..
На самом деле просто его отцу повезло больше, чем Алькиному. Тот тоже был хитер, жесток и мечтал о власти, и, заполучив ее, наверняка действовал бы теми же методами, и карманы его так же топорщились бы от награбленного…
И как поступила бы Алька?
Хватило бы у нее отваги и сил сказать о своем отце правду? Олег не смог. Он доверял ей, но об этом рассказать не смог. Вина ли это или беда его, теперь неважно.
Но почему-то снова, неотвратимо, жестоко затягивало его в воронку памяти. Руки тянулись к клавиатуре, зажигался экран, и бездушные буквы черно мерцали на белом:
Когда это было? В апреле? В июле?
Сколько смертей или жизней назад,
Себя ли, друг друга ли мы обманули,
Закрыли глаза, когда был звездопад.
Дороги, года, перекрестки, границы,
И никогда не попасть уже в такт,
Листаю напрасно пустые страницы,
И все – все не то, и не там, и не так!..
ГЛАВА 15
Первым делом она заказала в номер глинтвейн. Налила полную ванну кипятка, растерла ледяные пятки спиртом. И никак не могла согреться.
Вслед за сибирским ветром ворвались в душу воспоминания.
И Тина смирилась, молча заплакав от счастья, которое нельзя было вернуть, и боли, забыть которую было невозможно.
…Они столкнулись случайно, и в этом была, конечно же, известная доля предопределенности. Алька сбежала с уроков в Новосиб, разведать, какие экзамены сдавать в вуз, на какой факультет проще поступить, сколько стоит комнатку снять. На вечернем отделении, куда она собиралась поступать, общежития не давали. Весь день она промоталась в приемной комиссии, изучила кучу объявлений, зазывных плакатов, брошюр, список экзаменов на десяток разных специальностей, но решила пока ни на чем конкретном не останавливаться. Утомленная широтой выбора, она пристроилась во дворе института на скамейке под раскрытым настежь окном кабинета, откуда в юную листву берез врывался уверенный, явно профессорский бас, изредка прерываемый другим, нетерпеливым, быстрым голосом. Потом профессор смолк, хлопнула дверь, совсем рядом послышался тяжелый вздох, и Алька увидела в окне молодого парня в ковбойке. Он стоял, опершись на подоконник, всего в метре от нее.
Мгновение они таращились друг на друга, обескураженные внезапным и близким соседством.
– Устал я, – признался, наконец, Олег, – профессора вашего хлебом не корми, дай поговорить.
– Почему «вашего»? – спросила она. – А ты что, не здесь учишься?
– Я вообще не учусь, – он смешно сморщил нос, – мне у профессора надо про экзамены уточнить, заметку написать в десять предложений, а он на полтора часа зарядил, как у вас с преподавательским составом плохо, и в столовке есть нечего, и библиотека в полном упадке…
