Ощущение было вполне реальным. Вера во всенародную любовь создавала у меня чувство приятной легкости бытия. Но все это оказалось мифом. Мне вдруг почудилось, будто меня придавило могильной плитой.
У Арена вытянулось лицо. Я ждала от него слов утешения, но, похоже, у него закончились аргументы.
— Идлин, ты можешь заставить их полюбить себя.
— Я не такая обаятельная, как ты, и не такая умная, как Кейден, и не такая непосредственная, как Остен. Во мне нет ничего особенного.
Арен со стоном отчаяния стукнулся головой о спинку кровати:
— Идлин, ты что, шутишь? Ты первая в истории Иллеа женщина — наследница трона. Такого наша страна еще не знала. Тебе осталось только научиться пользоваться этим преимуществом и непрестанно напоминать им, кто ты такая.
Я Идлин Шрив. И в мире нет никого могущественнее меня.
— Мне кажется, если бы они узнали меня получше, то тотчас же разлюбили бы.
— Будешь ныть, выставлю за дверь.
— Тогда я тебя выпорю.
— Ты грозишься это сделать начиная с шести лет.
— И в один прекрасный день я все же выполню свое обещание. Заруби себе на носу.
— Расслабься, Иди, — усмехнулся Арен. — Шансы, что люди смогут организованно что-то предпринять, крайне малы. Им надо просто выпустить пар. Вот увидишь, как только это произойдет, все образуется.
Я обреченно вздохнула. Может, я зря беспокоюсь, но у меня до сих пор звучали в ушах гневные выкрики во время парада, а перед глазами стояли мерзкие комментарии по поводу моего поцелуя с Кайлом. Что определенно будет очередным, но не последним гвоздем в крышку нашей монархии.
— Только не говори папе с мамой, что я в курсе, хорошо?
— Если ты настаиваешь.
Я вскочила и клюнула Арена в щеку. Мне всегда было жаль девочек, у которых не было братьев.
— Ладно, тогда до завтра.
— Постарайся хоть немного поспать, — ухмыльнулся он.
Я покинула его комнату с твердым намерением отправиться к себе. Но вдруг почувствовала, что жутко проголодалась. А однажды побывав на кухне, я поняла, что мне там даже нравится. По-моему, я видела какие-то фрукты и сыр в холодильнике. Время было уже позднее, значит я вряд ли кого-нибудь побеспокою. И я быстренько спустилась по черной лестнице.
Насчет того, что кухня будет пустой, я ошиблась. С десяток парней и девушек раскатывали тесто и нарезали овощи. На их спорую работу было любо-дорого смотреть. И мне понравилось, что, несмотря на поздний час, они трудились с полной отдачей, весело болтали и выглядели вполне счастливыми.
Я не сразу заметила знакомую копну кудрявых белокурых волос. Ага, мой старый знакомый Генри. Его рубашка висела на вешалке, голубая майка была вся в муке. Несмотря на мои старания держаться в тени, кухонный персонал меня заметил. Они тут же принялись кланяться и делать реверансы, что, естественно, насторожило Генри.
Увидев меня, он попытался привести себя в порядок, но не слишком удачно. Тогда он откинул волосы со лба и повернулся ко мне, как всегда широко улыбаясь.
— А что, Эрика здесь нет?
— Он спит.
— А вы почему не спите?
Он задумчиво прищурился, пытаясь подобрать нужные слова:
— Хм... Простите. Я стряпаю?
— А можно мне тоже? — спросила я.
Он показал на горку яблок и тесто на столе:
— Вы хотеть? Готовить?
— Да.
Генри просиял и с довольным видом кивнул. Окинув меня оценивающим взглядом, он снял с вешалки свою рубашку, обернул ее вокруг моей талии и завязал рукава на спине. Передник. Он хотел, чтобы я надела передник.
Боже, как предусмотрительно. Ведь на мне был только пеньюар, который не жалко испачкать. Однако объяснить это Генри помешал языковой барьер.
Генри взял яблоко и круговым движением снял кожуру. Закончив, он положил яблоко на прилавок и выбрал другой нож.
— Pidäveitsi näin, — произнес он, показывая, как правильно держать нож. — Pidäomena huolellisesti. — Он растопырил пальцы руки, в которой держал яблоко, поочередно их убирая, чтобы не порезаться. И начал чистить яблоко.
С первого, даже непосвященного, взгляда было видно, насколько точны и экономны его движения, как умело он обращается с ножом.
— Вы, — сказал Генри, вручая мне нож.
— Ладно. Вот так? — Я выгнула ладонь чашечкой, примерно так, как показывал Генри.
— Хорошо, хорошо.
Я, естественно, работала не так споро, как он, да и ломтики яблока получились, увы, не идеальными, но, судя по сияющей физиономии Генри, можно было подумать, что я демонстрирую чудеса кулинарии.
Генри тем временем раскатал тесто, смешал корицу с сахаром и приготовил посуду для жарки.
Интересно, а дома он что, отвечал за десерты или же занимался ими исключительно из любви к искусству?
Я помогла начинить тесто яблоками и, несмотря на боязнь обжечься раскаленным маслом, опустила пончики в емкость для жарки, но, увидев, как масло ожило и забулькало, взвизгнула от неожиданности, на что Генри лишь добродушно улыбнулся.
Когда он наконец поставил передо мной блюдо с готовыми пончиками, я вдруг почувствовала, что буквально умираю от голода и больше не в силах терпеть. Генри жестом предложил мне попробовать, и я, выудив румяный пончик, откусила кусочек.
Совершенно неземной вкус, даже лучше, чем у его давешних булочек с корицей.
— Ой, ням-ням! — воскликнула я.
Генри рассмеялся и тоже взял себе пончик. Генри выглядел страшно довольным, но взгляд у него по-прежнему был слегка напряженный. Похоже, Генри, как профессионал, пытался оценить конечный результат.
Хотя, на мой непросвещенный вкус, пончики удались на славу.
— Как это называется?
— А?
— Название? — Я показала на блюдо.
— Хм... omenalörtsy.
— Оменалортси?
— Хорошо!
— Так?
— Хорошо.
Я была страшно довольна собой. Не забыть бы похвастаться Кейдену, что я выучила названия некоторых свендейских десертов.
В результате я умяла целых два пончика и сразу почувствовала некую тяжесть в желудке. Тем временем Генри пустил блюдо по кругу среди поваров; те, естественно, принялись расхваливать его на все лады. Жаль только, Генри не разобрал ни слова из того, что они говорили.
Восхитительно. Безупречно. Идеально.
И тут я подумала, что если бы Генри понял, о чем речь, то непременно ответил бы, что они его перехваливают. По-моему, это было бы вполне в его духе. Хотя откуда мне знать.
