Ю. Буркин:
Сыновьям Константину и Станиславу.
С. Лукьяненко:
…и всем остальным детям.
Предисловие
О маминых кошках, папиных инопланетянах и о том, как мы
учили древнеегипетский
Я проснулся, когда Ирбис, красный персидский кот,
заворочался на подушке и ткнул меня в нос хвостом. Хвост был мягкий, на самом
кончике белый и особенно пушистый.
Когда персидские коты линяют — это плохо. А если они при
этом еще и любят спать на твоей подушке, это кошмар. Я осторожно взял Ирбиса за
кончик хвоста и сделал вид, что собираюсь дернуть. Кот презрительно посмотрел
на меня медно-красными глазами и отвернулся. Чихать он на меня хотел.
Двенадцатилетние мальчики нигде не считаются священными, а вот коты — да: в
Египте.
— Стас, — тихонько позвал я. — Стас, ты
дрыхнешь?
Брат не ответил, лишь сверху доносилось его сонное
посапывание. Он спит надо мной — у нас двухэтажная кровать, и мой одноклассник
Валька Мельник сказал однажды, что это как в тюрьме. Я не нашелся что ответить,
а Стас сразу поблагодарил Вальку за информацию, потому что мы в тюрьме еще не
бывали. Вышло так, будто Валька сидел в тюрьме. Он обозлился, обругал за это
Стаса и плюнул в него. Но не попал.
— Стас! — позвал я для порядка еще разок,
подхватывая Ирбиса под теплое толстое брюхо, встал и заглянул на его кровать.
Разумеется, брат спал, подушка у него не была усыпана кошачьими волосами, и
только в ногах лежал маленький беспородный котенок, которого мама принесла
вчера вечером.
Я положил Ирбиса Стасу под щеку, чтобы коту не было скучно в
моей пустой постели, а беспородного, не имеющего еще клички котенка засунул ему
под одеяло. Котенок начал искать выход из плена, а я побежал умываться.
В коридоре царило легкое утреннее столпотворение. Папа
кормил тех кошек, что уже соизволили проснуться, а мама, стоя перед зеркалом,
торопливо подкрашивала ресницы. Вот интересно: кошки — хобби мамино, а возиться
с ними приходится нам с папой. Но любит она кошек прямо ненормально. Хотя
вообще-то она не сумасшедшая. Просто у нее есть «пунктики» — так папа говорит.
Однажды кошки начали беситься, чуть ли не по потолку бегать.
Потом оказалось, что кошка по имени Собака котят ждет, а в этом случае
остальные кошки психуют. Завидуют, наверное. Но мама тогда этого не знала и
решила показать их ветеринару. Приходит в ветлечебницу и говорит:
— Доктор, посмотрите моих кошек.
— А где они? — спрашивает тот.
— Здесь, — отвечает мама, кладет на стол
чемоданчик и открывает его. А там лежат восемь кошек по стойке «смирно». Лапы
связаны и морды забинтованы — чтобы не орали. Только хвосты — туда-сюда,
влево-вправо.
Вся лечебница бегала посмотреть…
Так вот, вышел я в коридор, а мама, накрашиваясь, увидела
меня в зеркало и сказала:
— Хухер-мухер,
[1]
Костя.
— Хухры-мухры, цурюка,
[2]
— торопливо
пробормотал я.
Мама оторвалась от зеркала, повернулась ко мне и с
возмущением переспросила:
— Цурюка? Зап ардажер, сердев ынау-мынау!
[3]
— Эй! — возмутился папа, переставая раскладывать
корм по мискам. — Я тоже немного язык знаю! Это кто же тогда ынау-мынау?
Я?
— Ардажер, хухры-мухры, мухры-хухры, — затараторил
я. — Зап Сет тага горк минерал. Зап шердап. Лапсердюк. Ыкувон, генекал
ардажер. Ынау-мынау ардажер ук. Зап ынау-мынау. (Ну, сможете сами перевести?
Слабо? Позор… «Мама, доброе утро два раза подряд. Сет
[4]
отуманил мой разум во сне. Я криво-языкий. Мое уважение огромно. Папа, не
ругайся с мамой; пустынным шакалом мама назвала меня. Я пустынный шакал».)
— Вот так-то, — миролюбиво сказала мама, переходя
на русский. Из-за легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языка
перешла на иностранный. Мама выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее родители
пропали, и она жила в детдоме. Но рассказывать об этом не любит. Зато о
Ташкенте может часами говорить. Если ее послушать, то на свете нет города
красивее и солнечнее. И люди там особенные, и персики там, и вообще… Это ее
пунктик № 2 — после кошек. Нет, № 3, второй — это древнеегипетский.
На самом-то деле никто не знает, как древние египтяне
говорили, ведь их язык сохранился только в древних надписях, и одни
специалисты, например, считают, что пустынный шакал произносится «ынау-мынау»,
а другие — «еня-меня». Но если уж маме пришло в голову учить нас
древнеегипетскому… Мы со Стасом сначала бунтовали, но потом передумали; никто
этого языка не знает, и у нас будет свой секретный шифр.
Проскользнув в ванную, я принялся ожесточенно чистить зубы.
Хорошо, что сегодня суббота. Не надо учить уроки, особенно английский. А то у
меня все перепуталось. В среду был пересказ текста, и я два раза «школу» вместо
«скул» назвал «цурах».
[5]
Хорошо еще, что глуховатая Елена
Константиновна, наша учительница, больше внимания обращает на уверенный тон,
чем на то, что говоришь.
Бормоча детскую считалочку: «Каргаз, ушур, нердак тушур»
(раз, два, третий — крокодил), в ванную вошел Стас. На плече у него, вцепившись
когтями в майку и вздыбив шерсть, сидел безымянный котенок. Первым делом Стас
пихнул меня, оттесняя от раковины, и начал намазывать зубную щетку, не
переставая нудить: «Нердак тушур, перум, южур…»
— Будешь пихаться, схлопочешь, каракуц болотный, —
предупредил я. Стасу всего одиннадцать, но все время приходится напоминать ему,
кто у нас старший. — Отпусти котенка, ему же страшно.
— Хухер-мухер, — невинно сказал Стас. —
Ничего ему не страшно.
— Он кот или кошка? — поинтересовался я.
Стас скосил глаза на котенка и сказал:
— Не знаю. Он еще маленький. И пушистый. Признаки пола
не выражены.
— Это у тебя не выражены, дубина пушистая, —
разозлился я. — Его же назвать как-то надо!
— Назовем Валей, — беззаботно предложил
Стас. — Это и мужское имя и женское.
