— Зачем это?
— Подготовиться тебе надо.
— Как это — подготовиться?
— А я откуда знаю?! — разозлился Ергей, видно,
решив грубостью заглушить проблески совести. — Мое дело маленькое: велено
привести, я и приведу. Вставай давай!
Стас покорно поднялся.
— Стас, — позвал я.
Он обернулся:
— Чего тебе?
Я стянул с руки свой браслет и подал ему.
— Надень этот тоже, а пульт мне отдай. Так надежнее
будет. Он не стал спорить, надел браслет на свободную руку и протянул мне
дистанционный блок.
— Ладно, Костя, — сказал он. — Ты себя не
вини. Ты тут ни при чем. Не поминай лихом. Если оживители не сработают, передай
Лине, что я… — Тут он не выдержал и всхлипнул.
— Дурак ты, — обнял я его порывисто, — если
не сработают, меня сразу за тобой сварят. А если сработают, тогда ты сам все
скажешь.
Мы еще постояли так, обнявшись, несколько секунд, а потом он
сам обернулся к Ергею и сказал:
— Пошли.
…Поглазеть на фараонову свадьбу народу сбежалось много. Люди
стояли по обочинам дороги и кидали в процессию цветы и фрукты. Почему-то не
совсем свежие. Наверное, свежих было жалко. А сама процессия выглядела довольно
убого.
Впереди двое широконосых рабов-нубийцев катили на
четырехколесной повозке транспарант с надписями: «Да здравствует Ра!», «Слава
Осирису!» и «Жрецы и фараон — едины!» За транспарантом еще четверо рабов тащили
паланкин с Неменхотепом и Линой. В разноцветной праздничной одежде она была
особенно красивой, но казалась еще младше, чем когда приходила к нам в темницу.
С фараоном она гляделась как внучка со сварливым дедушкой.
Потом шли музыканты с барабанами и флейтами. Но
консерваторий они явно не кончали. Их стук и завывания сливались со скрипом
следующих за ними колесниц вельмож. Колесниц было десятка два, причем по
количеству разноцветных ленточек и страусиных перьев в гривах лошадей легко
было определить, кто побогаче, а кто — победнее.
Последним под конвоем Улика плелся я.
Когда процессия достигла берега Нила, на высокий деревянный
помост забрался жрец Гопа и, приставив к губам бронзовый раструб, прокричал:
— Да здравствует фараон Неменхотеп IV, самый
солнцеликий из всех фараонов! Ура!
— Ура, — откликнулась толпа без особого
энтузиазма.
— Да здравствует невеста фараона, самая прекрасная
девушка долины Нила! Ура!
— Ура! — отозвались зеваки немного повеселее.
Что-то мне все это напоминало, но я не успел как следует
подумать, потому что народ вдруг оживился и, пихая друг друга локтями, стал
указывать на что-то за моей спиной.
Я обернулся и увидел Стаса. Его везли на такой же
четырехколесной тележке, что и транспарант. Он сидел на маленькой табуреточке и
с головы до ног, как новогодняя елка игрушками, был увешан овощами. В руках он
держал по сладкому перчику, а из-за ушей у него торчали веточки укропа.
— Вы что, его есть собираетесь?! — испуганно
спросил я Улика.
— Не, не мы, — словно оправдываясь, пояснил
тот, — боги будут. Им ведь жертва.
— И меня тоже так?..
— Не, с тобой проще, ты ведь в том же бульоне вариться
будешь.
Совсем некстати я вспомнил рыбацкий термин «двойная уха».
Повозка со Стасом, обогнав процессию, приблизилась к
помосту. Двое нубийцев помогли ему спуститься на землю, а затем под барабанную
дробь взойти по ступеням. Жрец уже соскочил вниз и запалил костер, над которым
был подвешен огромный котел. Мгновенно занявшись, пламя принялось жадно лизать
его днище.
— Братья-египтяне, — пискнул Стас сверху. Потом
набрал в легкие побольше воздуха и начал снова, но регистром ниже, а потому
весомее:
— Братья-египтяне! Настанет день, и вы сбросите со
своих натруженных плеч ненавистное иго фараонов! Победоносная рука истории
беспощадно сотрет их гнусные имена со страниц… — Он замялся, видно, забыв,
с каких страниц. Братья-египтяне, открыв рты, тупо смотрели на него в
ожидании. — Со страниц… — повторил Стас, а потом решительно тряхнул
головой и закончил: — Вообще сотрет!
Стебелек укропа вылетел у него из-за левого уха, и Гопа,
который, сменив нубийцев, уже снова забрался наверх, аккуратно приспособил
стебелек на прежнее место. Не обращая на это внимания, Стас возобновил речь:
— Время все расставит по своим местам, и пирамиды,
которые вы строили своими мозолистыми руками, станут национальными музеями. И
ваши внуки, внуки простых крестьян и ремесленников…
— Кончай пропаганду, — перебил его жрец, —
кипит уже. Пора. — С этими словами он высыпал на Стаса горсть соли и,
пихнув в спину, столкнул его в котел.
Толпа ахнула, я зажмурился, судорожно засунул руки в карманы
и щелкнул переключателями оживителей. Может быть, рановато, Стас еще и
свариться-то не успел, но очень уж мне его было жалко.
— Слава тебе, Ра, высокий могуществом, ставший сам, не
имевший матери, — нараспев затянул Гопа. — Растут деревья по воле
твоей, и родит пищу поле. Покорны тебе небо и звезды. Корона крепка на челе
твоем, подчинены тебе смертные, подвластны и боги. Вкуси же даров наших и будь
милостив к нам отныне. Ладно?
И тут из котла высунулся Стас. Держась за края котла, он
потряс головой, вытряхивая масло из ушей, и обиженно заорал:
— Придурки, горячо ведь!
Я обрадовался: значит, как я и надеялся, пока оживители
включены, Стас в безопасности. Вот только египтяне уже начали на него
таращиться и перешептываться. А Улик, разинув рот, прошептал:
— Молодец, достойно держится.
— Стас, замри, все представление портишь! —
крикнул я по-русски.
— Не буду я больше нырять в это масло! —
возмутился Стас. — Оно невкусное!
— Ныряй, оживители выключу! — пригрозил я.
— Я тебе это припомню! — пообещал Стас, но пальцы
разжал и исчез.
— Все-таки сварился, — с сожалением сказал Улик
через минуту.
Из паланкина выглянул Неменхотеп.
— Достаточно, — крикнул он. — Вытаскивайте. А
этого, — кивнул он в мою сторону, — сюда, поближе.
Меня подвели вплотную к подмосткам. Стаса достали и положили
на землю. Валящий от одежды пар и разваренные овощи придавали ему вполне
приготовленный вид. За спиной раздался горький девчоночий плач, и я узнал голос
Хайлине. А Стас старательно жмурился, видно ожидая, когда я произнесу
заклинание. Я картинно взмахнул руками и продекламировал:
