Вроде бы она слушала дыхание Клента и задремала буквально минут на пять, но тут карета подскочила на кочке, и Мошка очнулась. Женщина в белом сидела, отвернувшись к окну, в глаза бросилась звездочка шрама. Уж не приснился ли Мошке тот разговор?
Девочка протерла глаза и потянулась. За окном проплывала деревня. Дорога бежала вдоль реки, на которой тут и там виднелись белые паруса и реющие на ветру флаги с эмблемой Речников, серебристой водомеркой на черном фоне. По вечернему небу плыли облака, ветер трепал штору на окне.
Карета въехала на мост, облепленный магазинами, ремесленными лавками и тавернами. Река была такой широкой, что поначалу Мошка приняла ее за озеро. Но вскоре показался другой берег, уходящий краями в туман, сливающийся с горизонтом. Это была река Слай, и на том берегу возвышались башни и шпили столицы королевства, Манделиона.
Мошку переполнял восторг, она высунулась из окна, чтобы лучше рассмотреть город. На востоке и западе вздымались два самых высоких шпиля, обрамлявшие город, словно рама картину. За длинной крепостной стеной, местами порушенной, пестрела мозаика крыш, а купол собора в вечернем небе казался легким, как мыльный пузырь. С корабельных верфей доносился стук молотков о дерево и металл, напоминавший стрекот кузнечиков.
Ветер дышал свежестью. Он нес запахи речных цветов и песчаных отмелей, пение журавлей и аистов и текучие, серебристые образы подводного мира. Глядя вдаль, Мошка почувствовала, что где-то там, за горизонтом, река впадает в океан и ее могучее течение растворяется в бескрайних водах, сливаясь с ритмами приливов и отливов.
Карета добралась до конца моста. Дорогу обступили здания, такие высокие, что у Мошки закружилась голова. В опускавшихся сумерках череда темных стен складывалась в бесконечную мозаику, а кружева гипсовой лепнины будто парили в воздухе. Мошка улавливала особую связь между этими изысками архитектуры и своей новой покровительницей, ибо их объединял белый цвет. Даже белые паруса на реке представлялись ей свитой леди Тамаринд. И бледный месяц, показавшийся из-за облака, точно завиток сливочного масла на кромке ножа, был ее союзницей.
— Скажите кучеру, где вас высадить, мистер Клент, — сказала леди Тамаринд.
— Я полагаю… наши друзья… живут в восточной части Стрэддл-стрит, миледи.
Карета обошла скопление двуколок и повернула на прибрежную улицу, где между домами проглядывала река. Путники остановились у магазина с витриной, закрытой ставнями. Мошка с неохотой поднялась и вслед за Клентом вышла из кареты.
— Миледи… а-а… как же… как же письмо?
— Будет отправлено вам по этому адресу в скором времени.
В голосе леди Тамаринд звучала непреклонность, но кукольный образ придавал этой суровости нечто по-детски трогательное. После этих слов леди скрылась за шторой, и карета тронулась с места. Клент постарался придать лицу невозмутимое выражение и, поднявшись на крыльцо, постучал в дверь. На вывеске мужская рука пожимала женскую.
— Мистер Клент… а что мы делаем в брачном доме?
Ответить Клент не успел. Дверь открылась, и на пороге показался коренастый человечек в широкополой шляпе капеллана. На лице у него застыла гримаса то ли сочувствия, то ли презрения. Однако стоило Кленту сказать первые слова, как тот расплылся в радушной улыбке, явив миру ровный ряд желтых зубов.
— Ах, вас направила сюда мистрис Бессел? Коли вы друг Джен, добро пожаловать в дом Бокерби. Пренепременнейше отведайте моего табаку, хоть одну понюшку, прежде чем ложиться спать.
Каждую фразу человечек начинал произносить голосом глубоким и раскатистым, точно церковный колокол, а заканчивал крикливым тоном уличного торговца.
Мошка и Клент прошли за хозяином по неряшливому обшарпанному коридору в неряшливую обшарпанную гостиную. Единственный стол был заставлен вазами, где вместо цветов стояли сушеные стебли борщевика с крупными бежевыми соцветиями. На конторке лежала большая засаленная книга, в которой парочки выискивали свои имена, чтобы проверить их совместимость.
Вся стена за конторкой была усеяна нишами, похожими на птичьи гнезда, выдолбленные в скале. В каждой стояла фигурка Почтенного покровителя. Многие Почтенные Мошке были незнакомы. Она узнала Добрячку Куколку, покровительницу полуправды, Добряка Случайника, покровителя клятвопреступников, и Добрячку Юдин, покровительницу двуличности. Самая большая ниша была у Добряка Лимфо, бдящего ока: тот, по легенде, благоволил даже тем договорам и союзам, которых Торквест, смыкающий руки, не коснулся бы и мизинцем своих железных рукавиц.
Мошка знала, что добропорядочные браки заключаются в церкви, но коли ты слишком беден или скрываешь свою связь, обращайся в брачный дом. Сюда приходили юные матери-одиночки со своими кавалерами, и влюбленные пары, не получившие благословения родных, и двоеженцы тайком от своих богатых, но нелюбимых супруг — в общем, все, кто хранил личную жизнь в тайне. Они украдкой проникали в брачный дом и за несколько шиллингов получали брачное свидетельство. Судя по внешности Бокерби, в этом заведении он совмещал обязанности священнослужителя и церемониймейстера.
Бокерби снял с каминной полки табакерку из красного дерева и предложил Кленту. Тот, взяв щепотку табаку, сунул ее в нос и резко вдохнул.
— Итак, — сказал Клент, усевшись в просторное кресло-качалку и указав Мошке на скамейку у стены, — что в городе нового, мистер Бокерби?
— Вы у нас бывали, сэр? Нет? — Бокерби пожал одним плечом и тоже втянул носом табак, наморщив лоб. — Как бы вам сказать… У нас тут черт-те что творится.
— Я заметил, городская стена местами погорела.
— То дела минувших дней, мистер Клент. По большей части. М-да, Манделион изрядно потрепало.
— Войной?
— Да. А потом Птицеловами. Нам досталось неслабо, сильнее, чем другим. Мне было всего одиннадцать, когда они пришли к власти, а я все помню, словно это было вчера.
Мошка все ждала, когда Клент и Бокерби покосятся на нее и перейдут на язык полунамеков или вовсе выставят ее из комнаты, но ничего подобного не случилось. Неожиданно для себя она оказалась достаточно взрослой для таких разговоров.
— Первое, с чего они начали, — запретили девкам плясать на день святого Пискуна. А кого ловили, называли «дьявольскими плясуньями» и связывали им большие пальцы на ногах — так, что они едва могли ходить. А потом пошли чистки. Помню, в церкви целые скамьи пустели, люди пропадали семьями, а спрашиваешь, что стряслось, — все молчат.
Бокерби усмехнулся. Мошка в который раз поразилась, что взрослые могут смеяться, даже если в рассказе нет ничего смешного.
— Вот таким вот ползуном я был, когда заварилась каша, — продолжил мистер Бокерби и, сложив указательный и большой пальцы, «зашагал» ими по подлокотнику кресла. — Сущим крабом. Как сейчас помню, я тогда воровал рыбу под Липсом. Шел ночью домой. Луны нет — ни зги не видать. Так-то по берегу мельницы стоят, у каждой колесо на свой лад звучит — по ним обычно и узнавал дорогу. Но в ту ночь все колеса молчали. Я уж начал думать, околдовали меня и домой я теперь не вернусь, как вдруг вижу — движутся два огонька, повыше и пониже. Ясное дело, кто-то идет по мосту с фонарем. Так я перепугался, что на том мосту и просидел до рассвета. А как солнце встало, увидел, почему мельницы молчат. Все колеса были увешаны клетками с бочку размером, а клетки набиты людьми — мужиками, бабами, детьми — все одеты к празднику святого Джарри, и все мертвые. Птицеловы устроили облаву среди ночи: сворачивали им шеи и втыкали крылья.
