Вспоминает П.Михин: «— Снаряд разорвался в стволе орудия, — доложил я по телефону на КП командиру батареи.
— Ты с ума сошел! — рявкнул потрясенный комбат. — Да ты знаешь, что будет со стволом?
— Уже было — ствол разлетелся по самый щит, — парировал я не менее запальчиво. Мне терять было нечего. Я уже пережил случившееся и готов был ко всему.
Когда разошелся дым от взрыва и я побежал к гаубице, передо мной предстало орудие без ствола, без того, что стреляет, что все равно* что увидеть человека без головы. Немыслимая потеря. Кинжалом порезано мое сердце. Но вдруг боль потери перекрыла страшная мысль: а что будет со мной? Жалость утраты сменилась страхом ответственности. Я остолбенел и неподвижными глазами уставился в пустое пространство, где обычно громоздился ствол. На месте многометровой, толщиной в обхват человека стальной машины ничего не было. Из шокового состояния меня вывели солдаты орудийного рассчета. «Товарищ лейтенант, мы живы!» — кричали они. Я очнулся. Радость за людей перекрыла горечь утраты и страх за свою судьбу. Но было немного стыдно: сначала о судьбе и себе подумал, а уж потом о людях. Вспомнил. Но разве моя вина в том, что нас так воспитали — сам погибай, людей теряй, но прежде пушку спасай.
— Да как же вы уцелели?.. — Про себя я подумал: «Вместе с вами я уцелел, без людских потерь обошлось, может, не расстреляют, а только в штрафной отправят…»
Дальше произошло следующее. К обеду на лошади приехал лейтенант из особого отдела. Вместе с ним — также на лошадях — два автоматчика. Посему я обрадовался, что расследовать происшествие будет не какой-нибудь брюзга-старик, а мой сверстник, но когда гость, не поздоровавшись, небрежно козырнул и скороговоркой сообщил, что он лейтенант Конецкий, я насторожился.
— Где взорвалась пушка? — строго спросил он, ни к кому не обращаясь. Его черные колючие глаза смотрели мимо меня. Не оставляя никакой надежды на доверительный товарищеский разговор, как будто мы с ним не были вчерашними студентами, только он с юридического, а я с педагогического. На Конецком была новенькая непомятая гимнастерка, хрустящий ремень с портупеей, а щеголеватые галифе наглажены так, что стрелки выпирали наружу. Узкие голенища хромовых сапог плотно облегали нежирные игры ног. И сопровождали его автоматчики, словно вынутые из конфетных оберток, — отличались от моих огневиков, как новенькие гвозди от ржавых железяк. Но нам было видно, что они не таскают гаубицы из болота.
Первым делом лейтенант-особист разогнал расчет третьего орудия на тридцать метров в разные стороны от гаубиц и приказал каждому вырыть для себя окоп-колодец. Это чтобы солдаты не общались друг с другом. Пока огневики под присмотром автоматчиков отрывали свои «полевые номера», Конецкий повел меня в мой блиндаж и приступил к допросу. Я был старшим по батарее и поэтому за все в ответе.
— Покажите мне ваше оружие, — попросил вежливо особист. Я подал ему свой автомат. Конецкий молча положил его у своих ног. Потом как-то обыденно спросил: — А почему разорвался ствол орудия?
— Скорее всего, снаряд был неисправный, взрыватель сработал преждевременно.
— А может, чехол со ствола не сняли или в стволе грязь накопилась? — ядовито спросил следователь. Он склонил голову набок и нарочито дурашливо приоткрыл рот.
— Орудие — не мусорный ящик, чтобы в нем мусор накапливался, посмотрите другие гаубицы, как они ухожены. Это и полковник Урюпин может подтвердить. Он только что был у нас. Чехол до сих пор лежит свернутым у орудия.
— Это все и после можно сделать. А может, специально решили вывести из строя? — угрожающе посмотрел на меня особист. Ранее никогда не имел я дела с органами, не был под следствием, поэтому не представлял, что можно так вот откровенно шельмовать.
— Сегодня одно орудие, завтра — другое, смотришь — и выведена батарея из строя, — не обращая внимания на мое возмущение, продолжил лейтенант. — Сколько человек убито или ранено при взрыве?
— Никто не пострадал! — с гордостью заявил я.
— Как? Вы что, специально их спрятали, прежде чем взорвать ствол? Значит, людей пожалел, чтоб они не выдали вас. — Конецкий как бы между делом взялся за ремень и перевел кобуру с пистолетом из-за спины на живот.
— Ну, отвечай, лейтенант, с какой целью и по чьему приказу вывел орудие из строя? — уже резко потребовал особист. Такое обращение смутило и напугало меня. Дело принимало какой-то серьезный оборот.
— Кто ваши сообщники? Чтобы взорвать орудие, надо было в ствол бросить песочку.
— Да где же вы в болоте песочек найдете? — По требованию Конецкого в который раз рассказываю, как все случилось. Но особист уже требовал «признания»:
— Снаряд и ствол разлетелись вдребезги, и ничем не докажете, что они были чистыми, а то, что люди не пострадали, только усугубляет ваше положение. Признавайтесь чистосердечно, и это облегчит вашу участь. Подумайте над этим. А я пока расчеты допрошу.
Лейтенант удалился, прихватив мой автомат. В дверях блиндажа замаячил автоматчик. Конецкий долго допрашивал других батарейцев, особенно солдат третьего орудия. Когда он вернулся ко мне в блиндаж, я ничего нового сказать ему не мог.
— Кое-что имеется, — загадочно сказал он, садясь против меня. — Признавайтесь и называйте сообщников.
— Я сказал уже все. Давайте отстреляем все оставшиеся сняряды. Проверим, нет ли среди них порченых, — предложил я.
— Ты что, хочешь взорвать все стволы? С моей помощью выполнять вражеское задание! — вскипел Конецкий.
— Отчего же они взорвутся, если взрыватели у всех снарядов исправны, по вашей версии, и орудия еще раз почистят под вашим присмотром.
— Будем судить тебя, лейтенант, за умышленное уничтожение орудия. Так что пойдешь со мной в СМЕРШ.
Я знал, что из СМЕРШа не возвращаются, и мне стало страшно. Там не докажешь свою невиновность. Горько умирать предателем, от своей пули, лучше б немцы убили.
Следователь поднялся и направился к выходу. В этот момент меня осенила счастливая мысль: роковой выстрел третьего орудия был по счету вторым. Если бы гаубица была грязной, то она взорвалась бы при первом выстреле.
— Но это же был второй выстрел! — отрешенно кричу я особисту.
— А какое это имеет значение? — не оборачиваясь, сказал он.
— Нет, ты послушай, я докажу тебе, что ты не прав, лейтенант! — изо всех сил закричал я. Мой крик и обращение на «ты» возмутило следователя. Он вернулся, чтобы поставить меня на место, и с усмешкой уставился на меня.
— Если ствол внутри был бы грязным или в чехле, то взорвался бы первый снаряд. Но у первого снаряда был исправный взрыватель, и выстрел был нормальным. Почему же не взорвался второй снаряд, когда ствол уже был прочищен первым выстрелом, а чехол сорван напором воздуха? Да потому, что у него был неисправный взрыватель! — высказался я.
Конецкий задумался, потом лицо его просветлело, он улыбнулся и сказал:
