Трагичной оказалась и судьба батареи «сорокапяток», в которой я так недолго прослужил. Артиллеристы катили пушки вместе с пехотой. «Юнкерсы» забросали бомбами и людей, и пушки. Многие погибли. Об этом со слезами на глазах рассказал мне — кто бы думал?! — Осип Осипович, старшина артподразделения. Раненный осколком в ягодицу, он кое-как выбрался из боя и теперь лежал на животе и жалко стонал, ожидая отправки в госпиталь.
Кто-то рассказал, что наш повар долго ждал возвращения роты, несколько раз подогревал обильный обед, заказанный нашим командиром. Прошло много времени, но никто не возвращался, и повар, поняв, что произошло, заплакал, к еде не притронулся. Зато старшина, которого так не любил Шурка, спокойно съел две порции уже остывшего супа, две порции каши и завалился спать, оглашая лес своим противным хрюкающим храпом.
Все же, видя знакомые лица, я старался узнать, как дела на передовой, взяты ли деревни. Большинство раненых на мои вопросы отвечали равнодушно, чаще вовсе отворачивались или посылали подальше. Солдат постарше все же ответил:
— Взять-то взяли. Да вот видишь, сынок, сколько нас, покалеченных.
Больше я к людям в душу не лез: понял, что им сейчас не до того.
Операционные на поляне
Углубившись в лес, я вышел на большую, почти квадратную поляну с операционными палатками. Сюда подъезжали повозки с тяжелоранеными — их осторожно выгружали санитары и бережно переносили на носилках к краям поляны, расставляя носилки по периметру в один ряд. Носилок не хватало, часть раненых перекладывали на плащ-палатки. На поляне постоянно находились дежурный врач, медсестра и санитары, они осматривали всех прибывающих. Некоторых срочно увозили на машине в полевой госпиталь, значит, им необходима сложная операция — черепная, или если у человека разворочена грудная клетка, или ранение в брюшную полость.
Круглые сутки в операционных происходило кровавое действо: резали ноги, руки, пальцы, вправляли челюсти, собирали по частям раздробленные кости, придумывали различные способы, как лучше привести в порядок лица, уши, носы, ноги, руки. Но даже здесь часто умирали, в основном от гангрены и столбняка — солдат грязный, завшивленный, а тут ранение; конечно, делали противостолбнячные уколы, но нередко оказывалось поздно. Случалось, когда кончалась консервированная кровь, донорами становились сами врачи, медсестры, санитары. Аптека медсанбата была небогата: раны, как правило, обрабатывали перекисью, йодом, риванолом, иногда — мазью Вишневского, затем накладывали повязку. Не хватало наркоза, тогда от боли спасал и опиум, в нем медики не испытывали нужды.
Я увидел, что и здесь круглые сутки идет тяжелый, не всегда победный бой со смертью, льются горькие слезы и потоки крови, разыгрываются жуткие сцены человеческих мук, здесь не бывает ложных или воображаемых страданий, здесь каждый — и герой, и страдалец.
Расскажу об одной операции, которую видел сам. Солдату нужно было срочно отрезать ногу: гангрена. Парня крепко привязали простынями к столу, дали выпить пару стаканов водки и стали пилить. В полубреду парень плакал, кричал, дергался, медбрат его удерживал, а врач все приговаривал:
— Давай, милый, кричи, кричи, матерись, коль невмоготу…
Открыв глаза, солдат задрожал — увидев рядом в корзине собственную ногу в старом носке.
— Ногу отдайте! — вдруг взмолился в отчаянии.
Он был в шоке от боли.
Я попросил разрешения помогать санитарам и весь день обходил лежащих на земле и носилках, поил водой, обмывал лица и руки, поудобнее перекладывал.
К лекарствам меня не подпускали, этим занимались сестры. В основном они кормили раненых бессмертным аспирином.
Фронтовые чудеса! Привезли очередную партию раненых. Поставили на землю носилки. Два тяжелораненых солдата оказались рядом и, поглядев друг на друга, ахнули: встретились два родных брата! Между ними состоялся такой разговор, рассмешивший лежавших рядом.
— Никак Серега?! Не помер, брат?
— Жив, жив, Иван.
— И куда ж тебя угораздило?
— В плечо немец-сволочь всадил разрывную. Не знаю, руку сберегут ли. А тебя куда?
— Засадили осколок в руку. Ты-то откуда попал сюда?
— С того света, Ваня. Всю ночь пролежал в поле, спасибо санитары под утро вытащили.
Впоследствии я поинтересовался его судьбой. Руку Сереге спасли и отправили долечиваться в полевой госпиталь.
— И я, Серега, с того света: как из худого ведра, кровушка из меня вытекла. Пожалел бог мужика — вытащили санитары. Ну как там, брат, на том свете? С кем свиделся, с кем посудачил?
— На земле веселее, Ваня. Вот братана встретил. Надо же! Какая радость для мамани: живы мы.
Дальше уже пошел настоящий спектакль.
— А скотинку таматка не встретил?
— Как же, брат Иван, узнала меня коровушка — наш молокозавод, молочком парным угостила.
— Ишь ты! А Жучку не приметил?
— Как же, как же, и Жучку! Как жила без ума на земле, так с дуростью и там собачит.
— Ну, а Рыжего, кота твоего? Что там поделывает?
— Э-э, там объяснили: на небеса мышам вход заказан. Кота определили на новое дело — главным мухобоем. За каждые десять тысяч прихлопнутых мух — премия. Ничего, справляется. На земле слыл умняком, и там признали умняком. А меня опознал — облизал, обмурлыкал.
— Да, привалило тебе, Серега!
Как ни ноет, ни сверлит, ни сдавливает грудную клетку — аж тошнит, как ни болит — братья всех развеселили.
— Ну и артисты! Шутники!.. — смеялись раненые.
Ночь после боя
Вторая ночь в медсанбате оказалась для меня нелегкой. Поначалу — крепчайший сон, а затем вдруг пошли сновидения — и какие! Что это — ночная игра воображения, отголосок страшных впечатлений, разбушевались потусторонние силы? Остаток ночи обернулся для меня кошмаром, фантастические картины цепко держали в своей власти, заставляя сопереживать, радоваться, плакать, содрогаться.
…Шурка! С отцовской шашкой в посеребренных ножнах, в казацкой папахе, на великолепном сером коне мчится галопом по бранному полю. Ни одна пуля его не трогает! И вот они — басурманские окопы! Выхватывает Шурка шашку из ножен и сечет, сечет ею вражьи головы! А наши уже заняли опустевшие окопы и бросились догонять трусливо убегающего врага. «За святую Русскую землю!» — кричит казак-рубака Шурка и мчится на коне за немцами, сносит им головы! Немцы падают на колени и молятся, устремляя глаза в небо, просят избавить их от человека-дьявола.
Победа! Ржев — наш!!! Молва о сверхгерое-спасителе обрастает легендами. Доходит она и до высокого начальства. Затребовал Высокий Чин русского чудо-богатыря пред свои очи.
Вышел Шурка — в казацкой папахе, с отцовой шашкой в посеребренных ножнах, вскочил на своего серой масти коня и помчался, обгоняя ветер, на встречу с Высоким Начальством.
