Для штурмовиков, загнанных на рабочие высоты в 7–8 км, нововведения обернулись дополнительными проблемами. Негерметичная кабина и большие перепады давления при боевых заходах имели следствием многочисленные недомогания со здоровьем. Частыми были кровотечения из носа, расстройства сердечно-сосудистой системы и органов дыхания, вспучивание живота и обострение набора профзаболеваний, притом что летная нагрузка и без того в 3–4 раза превышала установленные нормы. Взлеты и посадки Су-25, как и прочих машин, стали выполнять по укороченной схеме с тем, чтобы самолет выходил на безопасный эшелон и снижался с него, оставался в пределах охраняемой зоны вокруг аэродрома. Такая посадка с выпуском всей механизации и тормозных щитков выполнялась по крутой спирали, после чего летчику, вышедшему к ближнему приводу, следовало не зевать, погасив вертикальную скорость и убрав крен, оборотами двигателей подтягивая машину в точку приземления. За считаные минуты «управляемого падения» массивная бронекабина Су-25 сохраняла холод высоты, и встречающим представала удивительная картина – заиндевевший нос штурмовика, заруливающего в 40-градусную жару.
Значительная часть повреждений боевых машин приходилась на грубые посадки из-за сложности маневра и большой скорости захода «укороченной схемы», когда самолет буквально падал на аэродром. Посадка с энергичным снижением требовала повышенного внимания от возвращавшихся из боя измотанных несколькими вылетами летчиков. Редкий месяц обходился без поломок: штурмовики садились с минимальным остатком топлива, без выпуска закрылков и воздушных тормозов, задевали друг друга, не успевая вовремя отвернуть с полосы и на рулении в тесноте стоянок, теряли колеса и сносили шасси. Сожженные на посадке тормоза и разлетевшиеся пневматики были будничным делом и в иной день случались по нескольку раз. Настоящей напастью для соседних самолетов были не убранные на рулении тормозные щитки-«сандалеты», сносившие ПВД и выступающие антенны стоящих у рулежки машин. Известно и немало случаев складывания передней стойки шасси при слишком жестком касании ВПП.
В одном таком случае в Кандагаре летом 1988 года Су-25 (борт № 43) возвращался из боя с пробитой гидравликой. Передняя стойка не стала на замок, однако пилотировавший машину замполит эскадрильи настолько гладко посадил самолет на две основные стойки и погасил скорость, что тот, даже клюнув носом, завершил пробег на выступающих пушечных стволах, отделавшись буквально парой царапин. Самолет тут же на руках подняли, стойку поставили на место, и после чисто косметического ремонта на другой день штурмовик снова летал. Хуже пришлось другой машине – в октябре, уже после перебазирования в Шинданд, новенький борт № 41 тоже садился при невыпущенной передней стойке. Посадка вышла грубой, и самолет, плюхнувшись на полосу, в туче искр стесал нос по самую бронекабину. К замершей в пыли машине послали грузовик – узнать, чем надо помочь летчику. К удивлению, в кабине никого не было: от греха подальше тот выскочил наружу и, отбежав подальше, нервно курил. Самолет постепенно восстановили, заменив массу деталей, однако до самых последних дней в Афганистане он так и летал с некрашеным блестевшим свежим дюралем носом.
На войне печали и удачи ходят рядом – именно к лету 1987 года относится появление на Су-25 первых образцов бортовых эмблем. До поры до времени в ВВС 40-й армии, как и во всей советской авиации, на «фюзеляжную живопись» был наложен суровый запрет. Ничто не должно было нарушать уставного единообразия, к тому же высокое начальство всерьез опасалось, как бы эмблемы не выдали принадлежности самолетов к определенному полку, сами номера которых почитались великой тайной (кто помнит – корреспонденции из гарнизонов так и начинались: «в Н-ской части…»). Тем не менее тяга к индивидуальности оставалась, и возможности для ее проявления предоставила именно афганская война, сам характер которой оказался далеким от уставных предписаний и наставлений.
На жарких аэродромах Афганистана стали появляться первые образцы «народного творчества», отражавшие симпатии авиаторов и отношение к своим машинам. Подобная «фамильярность» была вполне естественной – полагаясь в бою на технику и доверяя ей, летчики и техники наделяли машины частицей одушевленности и характером – когда надежным и отзывчивым, а когда и капризным, в зависимости от взаимного расположения. Наряду со «стрижами» Су-17 настоящими «первыми ласточками» по части бортовой живописи стали представители другого птичьего племени – именно Су-25, еще с весны 1980 года известные как «грачи». Поначалу слово служило радиопозывным первой пары опытных самолетов, проходивших войсковые испытания в «Операции «Ромб». Имя оказалось очень удачным, к тому же сам Су-25 с широким крылом и толстенькими «лапами» мотогондол отчасти напоминал эту работящую птицу.
Прозвище прочно привязалось к Су-25, ставшему настоящим символом афганской войны. Популярный и среди пехоты штурмовик заслужил у бойцов репутацию «расчески» – не только благодаря роду деятельности по «приведению в порядок» местности, но и за характерный вид с ощетинившимся десятком подвесок крылом. За то же прямое крыло, служившее характерным отличием от других машин, Су-25 также именовали «крестом» (насколько можно судить, это прозвище не ассоциировалось с перспективами встречи со штурмовиком для противника). Наиболее популярным все же оставалось прозвище «грач», прижившееся настолько, что многие полагали его официальным названием Су-25.
Естественным образом, первые же рисунки отражали распространенное имя штурмовика. Идея, что называется, висела в воздухе – прототипом эмблемы стал симпатичный грачонок, герой популярного мультфильма. Как известно, взрослые остаются большими детьми – в американской армии богатая символика на боевой технике по большей части тоже опирается на мир полюбившейся мультипликации Диснея, одно время даже служившего официальным поставщиком таких эмблем для Пентагона.
Впервые «грачата» появились к лету 1987 года в «калиновской» эскадрилье подполковника Григория Стрепетова. Рисунок оказался очень удачным и, что немаловажно, несложным в исполнении (каждодневная изнурительная боевая работа «от темнадцати до темнадцати» и далекие от комфортных условия не оставляли возможностей для многоцветных художеств). Выразительный «грачонок» был лаконичен и прост – для его нанесения в красном и черном цветах было достаточно пары трафаретов. Вскоре привлекательная птица, за свой буйно-жизнерадостный вид получившая прозвище «пьяный грачонок», украсила борта многих Су-25. Эмблема обычно наносилась слева на носу самолета, на бронированных люках отсека РЭО или у воздухозаборника на мотогондолах. В этих местах по краске не шаркала стремянка и не топтались при обслуживании, что могло в два счета стереть рисунок. Иногда эмблему дублировали справа или накрашивали только по правому борту, из тех же соображений – как наименее «протираемому». Выбор места под рисунок, практически всегда один и тот же, обуславливался еще и тем, что прочие подходящие места на носу занимал весьма крупный бортовой номер и ряды звездочек за вылеты, по устоявшейся практике наносившихся сразу под козырьком фонаря.
Сами звездочки на Су-25 обычно накрашивали из расчета 50 выполненных боевых вылетов, в отличие от истребителей и самолетов ИБА, где «нормативом» были 10, изредка 25 вылетов. При большей интенсивности и бессменной работе штурмовиков такой расчет уже через считаные месяцы не оставил бы свободного места на их бортах. Поначалу звездочки были привычно-красными, но такой цвет терялся на фоне камуфляжа и сменился на хорошо заметный белый.
