К сожалению, уже через полгода у родителей отношения с соседками разладились. Почему – не помню, но это случилось вдруг, сразу и навсегда. Однажды, войдя на кухню, я увидела на холодильнике огромную собачью цепь и замок. Я влетела в комнату со словами, что у Валентины Ивановны, наверное, появилась собака, которая живет в холодильнике. Родители только грустно покачали головами, а отец сказал как-то в сторону:
– Вот ведь и Кужельков говорил.
По нервным вскрикам мамы, доносившимся с кухни, я понимала, что наша жизнь в квартире изменилась. На кухню уже нельзя было запросто входить – тут же откуда ни возьмись появлялась Валентина Ивановна и гасила включенный мною свет, стоя под выключателем как каменное изваяние и сверкая на меня из темноты, как мне стало казаться, волчьим острым взглядом. Теперь соседки не говорили с нами, а только всем видом показывали нам, что нам не место в квартире полковника Малышева.
Но меня это мало тревожило. Мне надо было завоевать внимание девочки, которая мне ужасно нравилась, ее звали Аня Чижикова. У нее были огромные зеленые глаза с черными ресницами и очень смешной рот, немного лягушачий. Я сразу поняла, что она не такая, как все. И дело было не только в том, что Аня умела смешно шутить и при этом не улыбаться; мне казалось, что она пребывала в особом мире, куда допускала только избранных.
Аня Чижикова жила в угловом четвертом подъезде, и окно ее кухни было видно с моего балкона. Их угловой подъезд на самой крыше венчало странное сооружение – похожий на античный портик домик с колоннами.
Хотя я стала учиться с ней в одном классе, Аня меня не замечала. У нее были свои подруги из седьмого и десятого подъездов, с которыми она дружила с детского сада.
Я горько страдала, но делать было нечего. Однажды, когда девочки возвращались из школы, а я шла на определенном расстоянии то ли вместе, то ли отдельно от них, Чижикова задумчиво произнесла:
– А вы знаете, что у нас в подъезде живет летчик, который каждое утро из «домика» (так она называла портик с колоннами) вылетает на крохотном самолете?
Девочки посмотрели на Чижикову с любопытством, но недоверчиво.
– Врешь! – сказала одна из них.
Чижикова, посмотрев в мою сторону, вдруг сказала:
– Хочешь проверить? У нас не простой дом. Ты просто еще не знаешь.
Девочки закивали.
– А когда он, то есть летчик, вылетает? – задохнувшись, спросила я, почему-то чувствуя, что сейчас что-то важное решается в моей жизни.
– В шесть утра, – не дрогнув, сказала Чижикова. – Если хочешь, проверь!
Я поняла, что у меня нет выхода, – я должна ближе познакомиться с домом.
Утром, объяснив родителям, что у нас в школе важное дежурство, я пошла в четвертый подъезд и стала подниматься на двенадцатый этаж. Хлопали двери, обитатели подъезда тянулись на работу. Я вышла из лифта. Передо мной было две квартиры, вверх вела маленькая лесенка, я стала неуверенно подниматься по ней.
«А что, если летчику не понравится, что я пришла сюда без спросу? А что, если Чижикова обманула?» Но поверить, что она, такая необычная и прекрасная, могла меня обмануть, было выше моих сил, и я схватилась за небольшую дверь, которой заканчивалась лесенка. На ней висел замок, приблизительно такой же, как на двери холодильника наших соседок. Я дергала дверь, но она не поддавалась. Наверное, я опоздала.
После уроков, когда мы опять так же возвращались из школы и волочили портфели, как бурлаки, почти по земле, я вдруг громко сказала:
– А я была сегодня там, на двенадцатом этаже, возле домика! Но он был закрыт на ключ. Наверное, что-то случилось, и летчик не смог сегодня вылететь.
Все девочки одновременно повернулись ко мне, внезапно их портфели вывалились из рук, и они стали корчиться от смеха.
– Она ходила в шесть часов утра наверх! Ну и умора! Как ты ее разыграла!
Они кружились на месте и хохотали, хохотали так, что не могли остановиться.
Не смеялась только Чижикова. Она страшно серьезно смотрела мне в глаза. А я смотрела на нее.
А между нами кружили хохочущие рты. Мы ничего не сказали друг другу, но с того дня стали подругами.
Вскоре я подружилась с каждой из своих недобрых насмешниц и стала заходить к ним домой. Это так и называлось – «заходить». Я шла в седьмой, девятый или десятый подъезд, доезжала на лифте до двери и нажимала, поднявшись на цыпочки, кнопку звонка. Там обычно было написано: «Таким-то – 2 раза, таким-то – 3 раза» и т. д. Ошибаться было нельзя. Звоночки были короткие и пронзительные. Из-за двери слышалось:
– Скобеевы, к вам пришли.
Или:
– Чеботаревы, открывайте!
В доме было двенадцать подъездов, и в каждом пахло по-особому. Конечно, больше всего я любила запах своего, первого подъезда. И главное, я его не боялась. Других я стала побаиваться после одной неприятной истории. Я пришла в седьмой подъезд к одной девочке, с которой мы гуляли во дворе. Жила она на седьмом этаже. Внизу, ожидая лифт, стоял какой-то мужчина в длинном кожаном пальто с острым узким лицом. Он мне сразу же не понравился. В голове всплыли слова: «Никогда не садись в лифт с незнакомыми мужчинами!» На вопрос «почему?» всегда следовала какая-то странная неопределенность. Именно потому, что ответ был невнятен и размыт, любой мужчина в лифте казался скрытым разбойником.
Я нерешительно постояла рядом с дяденькой и, громко дыша, закованная толстой черной шубой, отправилась пешком на седьмой этаж. Дяденька что-то крикнул мне вслед, но я ничего не поняла. Пока я шла, я слышала, как хлопнула внизу дверца лифта, увидела, как он едет мимо этажей, и вдруг кабина остановилась прямо над этажом, который я проходила по лестнице. Сверху свесилась острая голова, и я услышала вкрадчивый голос, а может, это мне и показалось от страха. Хотя слова были именно такие:
– Девочка, ну иди же, иди сюда.
Что произошло дальше, я помню с трудом. Могу только сказать, что буквально слетела кубарем с лестницы. Выскочив на улицу, я стрелой пронеслась по двору и влетела на свой этаж.
Может быть, этот дядька просто решил подшутить над испуганной девочкой, но, так или иначе, в седьмой подъезд я не заходила почти год.
Подружившись с Чижиковой, я буквально сразу же попала в ее причудливый мир. Главным в нем было жесткое деление людей на детей и взрослых. Взрослые считались существами с другой планеты, абсолютно не способными понять детей и их проблемы. Поэтому самым важным было постоянно обводить взрослых вокруг пальца – чтобы не мешались и вообще знали свое место. В большей степени это почему-то касалось бабушек, а особенно бабушки нашей подруги Иры, которая как раз и жила в злополучном седьмом подъезде. Ирина бабушка в Гражданскую войну была героической медсестрой, о чем говорили дипломы и награды, густо развешанные по стенам. Так получилось, что бабушка растила Иру одна.
Именно перед ней Аня любила разыгрывать свой главный спектакль, суть которого была в том, чтобы показать, что мы девочки-отличницы, любим свою пионерскую организацию и обожаем делать уроки. Чижикова исполняла весь номер на одном дыхании. Мне приходилось ей подыгрывать, но при этом мне было жалко бабушку, восторженно слушающую истории про наши «пионерские подвиги». Наверное, неловкость все-таки отражалась на моем лице, и вскоре Чижикова прекратила свои представления.
