Что и говорить, парижское кафе сродни английскому газону, который надо выращивать нескольким поколениям: только время делает его совершенным.
Как в песне Брассанса «Бистро»:
Dans un coin pourri
Du pauvre Paris,
Sur une place,
Une espèce de fée,
D’un vieux bouge, a fait
Un palace
[30]
.
А совсем уже крохотное кафе (скорее, по духу, именно бистро) «La Bonbonnière» («Бонбоньерка») на улице Сен-Жак, где даже случайного посетителя угощали кусочком только что испеченного quiche lorraine (открытый пирог с луком, ветчиной и проч.), а в следующий ваш приход здоровались как с завсегдатаем; где готовили в качестве отдельного блюда изысканнейший gratin dauphinois – запеченный с сыром конте и сливками картофель, который обычно подают лишь в качестве гарнира, и то в немногих брассри; где жена патрона, очаровательная Одетт, родом из Оверни, излучающая это вечное французское la vie est belle, вопреки всем заботам и вечной тяжелой усталости, весело и с искренней радостью целовала знакомых клиентов в обе щеки… Когда Одетт прочла во французском издании этой книжки написанные о ней строчки, у нас был целый пир – шампанское, объятия, улыбки – маленький праздник.
В этом кафе всегда почти одни и те же люди, словно семья, но чужими не оставались и случайные гости – парижское чудо, еще одно chez-soi, кусочек тепла, навсегда поселившийся в сердце. Как у Брассанса (кстати сказать, именно в «Песенке для овернца»):
Et dans mon âme il brûle encore
A la manière d’un feu de joie
[31]
.
Жаль, что и это кафе ушло в прошлое. Как говорят, продав заведение, хозяева уехали в провинцию – наверное, в свою Овернь: обычный и счастливый финал жизни удачливых парижских рестораторов.
Как было сказано, «душа кафе убежала в бистро». «Войти в бистро – это прийти к людям. И поведение в бистро определяется тем, что гость имеет там не только права, но и обязанности. Конечно, клиент – король, но в настоящем бистро нет клиентов, скорее сотрапезники, которые участвуют в успехе заведения вместе с хозяевами и служащими. Стойка бара – это человеческие отношения. В двойном смысле: клиент, как и тот, кто за стойкой, участвует в работе заведения. И наконец, никогда не ждут от патрона непременной любезности. Он – у себя (chez-soi). И у него есть право на смену настроения», – писал в своей книжке о старых парижских бистро известный журналист Франсуа Томазо.
В рассуждении старых кафе Левому берегу повезло больше.
«Дё Маго» («Les Deux Magots»
[32]
) на бульваре Сен-Жермен, наверное, самое известное среди «больших кафе» Левого берега. Ресторан «Липп», чей интерьер декорирован отцом знаменитого Леон-Поля Фарга, автора книги «Парижский прохожий» («Le Piéton de Paris»), стал вполне «снобинарским» рестораном (хотя сохранил вывеску «брассри»), особенно в пору правления любившего это заведение Миттерана, хотя еще сравнительно недавно имел репутацию интеллектуального кафе.
«Дё Маго» – место тоже шикарное и очень дорогое, горячий шоколад в нем почитается лучшим в Париже. Здесь все же скорее платят не за роскошь, даже не за качество действительно превосходного кофе, платят за память, за то, что французы называют ambiance – атмосферу, настроение, стиль общения. И, как говорят в Париже, платят «за шаги гарсона» (путь, проделываемый официантом от стойки до столика), а какие тут гарсоны и как они ходят! В белых фартуках до пят поверх жилетов, как сто лет назад, они церемонно и сухо вежливы, их жесты отточены веками, и стоит побывать здесь хотя бы для того, чтобы увидеть, как такой господин с перекинутой через руку салфеткой ставит – бесшумно, легко и точно – на ваш столик никелированный кофейник, молочник и чашку. (Добавлю, кстати: обращение «гарсон», широко употреблявшееся еще сто лет назад, ныне совершенно неприлично, только – «мсье». Слово «гарсон» допустимо лишь в третьем лице, главным образом для обозначения профессии.)
Не так все просто. На углу Монпарнасского бульвара и бульвара Обсерватории рядом с рюдовской статуей маршала Нея, еще более знаменитое кафе – «Клозри де Лила» («La Closerie des Lilas» – «Сиреневый хуторок»), некогда «пересадочная станция» между Монмартром и Монпарнасом.
Кафе получило имя расположенного напротив популярнейшего еще в начале XIX века танцевального павильона, окруженного кустами сирени. Прежде здесь была винная лавка, гостиница, бильярдные столы, еще в 1870-е годы сюда заходили Ренуар, Базиль и их друзья. В 1902-м здание перестроили, даже провели электричество. Кафе подтвердило былую репутацию и обрело новый успех. Политический и литературный Париж стал здесь бывать еще ранее художественного. Фор получил здесь свой титул «Принц поэтов». По вторникам в кафе «Клозри де Лила» собирались литераторы и художники, среди которых непременно присутствовали и многие обитатели Монмартра, приходившие сюда пешком от самой «Бато-Лавуар»…
После войны в «Клозри де Лила» недолгое лихорадочное оживление странно сочеталось с атмосферой угасания, и Фор писал там элегическое сочинение «Кафе теней». Последняя вспышка интеллектуальной истории «Клозри» – собрания сюрреалистов во главе с Андре Бретоном. Теперь же это фешенебельный и дорогой ресторан с превосходной кухней, в баре которого доверчивые посетители восторженно разглядывают металлические таблички, обозначающие места, где некогда сиживали прославленные литераторы и художники. Почему кафе, имеющее столь давнюю историю, не вызывает такого пиетета, как «Дё Маго»? Ответить на этот вопрос – значит решить еще одну из неразрешимых загадок Парижа. Может быть, дело в том, что «Дё Маго» и после Второй мировой войны – до шестидесятых – переживало звездные часы, что оно продолжает свою жизнь, а не претендует на изображение былой жизни, что здесь сохранилась атмосфера хоть и сильно вздорожавшего, но интеллектуального кафе? Все солидно, без пошлого запаха богатства, темные деревянные панели на стенах, фотографии знаменитостей, здесь бывавших. Удобно, просто, напитано памятью. За это тоже стоит заплатить.
Шестидесятые, знаменитые «Les années 60»! Они мерцают в памяти и воображении черно-белыми кадрами фильмов Годара и Трюффо, режиссеров «Новой волны», черным платьем Жюльет Греко, бывшей в ту пору в зените славы. Тогда в «Дё Маго» еще приходили, чтобы взглянуть на Сартра или Симону де Бовуар; кофе тогда готовился не в автомате эспрессо, а в большом кипятильнике с фильтром – перколяторе, или просто «перко», юная Брижит Бардо снялась обнаженной, появлялись первые французские хиппи, а в моду входили огромные американские машины с никелированными накладками и огромными стабилизаторами. Но и тогда, в шестидесятые, вспоминали это же кафе начала века, ведь в двадцатые здесь собирались сюрреалисты, бывали Пикассо, Сент-Экзюпери; память не прерывалась, – быть может, дело в этом (и отцы нынешних сорокалетних здесь бывали, ведь сколько поколений французов не отделяет своих дней и трудов от кафе!). А скорее всего, в том, что когда-то я и сам побывал в этом кафе, и было тогда, независимо ни от чего, – хорошо.
