Зато, как было известно Акину, он не делал других вещей, которые иные хозяева плантаций проделывали со своими рабами постоянно. Он не спал с черными женщинами и запретил делать это надзирателю и своему сыну. Перед нынешним надзирателем на плантации был другой, который нарушил этот запрет. Хозяин застукал его с черной рабыней и на месте застрелил обоих, заявив, что не потерпит черно-белых ублюдков в поместье Рейнбоу-Фоллз. Он совершил это в присутствии своего сына Роберта. И с тех пор тот ни разу даже не пытался прикоснуться и овладеть чернокожей девушкой.
И еще одно отличало этого хозяина от других плантаторов – он не заставлял своих рабов помирать с голоду, они всегда получали достаточно еды. Жратва, правда, была однообразной и состояла главным образом из маниока, бобов, маиса и бататов, зато этого всегда было много. Время от времени рабы получали манго, папайю, финики и кокосовые орехи, а также рыбу, крабов и мясо черепах, конечно, не особенно часто, но как раз достаточно, чтобы сохранять силы. Все рабы в поместье Рейнбоу-Фоллз питались неплохо. Хозяин не хотел, чтобы кто-нибудь из них из-за недостатка еды стал слишком слабым и по этой причине во время работы рубил бы меньше сахарного тростника. По той же самой причине он всегда заботился о том, чтобы после наказания плетью раны невольника были обязательно обработаны.
Хозяин часто подчеркивал, что на всем острове у него меньше потерь среди рабов, чем у кого бы то ни было.
За одним исключением: Уильям Норингэм на протяжении года потерял еще меньше рабов. Однако же и урожай у Норингэмов был поменьше, поскольку их рабы не так сильно боялись наказания и меньше напрягались, работая на плантации. Многие невольники предпочли бы, чтобы их хозяином был Норингэм, потому что у него не только было достаточно еды, но и почти не бывало наказаний.
Но Акин ни за что не поменялся бы местом ни с одним из рабов плантации Саммер-Хилл. Он хотел быть там, где гнев в его сердце и теле легче всего мог найти себе пищу, чтобы в день свободы совершить то, что предрек ему оракул. Так пророчествовал Абасс, потому что он был бабалаво. Свой меч Акин посвятит Огоуну, повелителю огня, железа, крови и войны, и тогда в день свободы этот меч выпьет целое море крови.
19
Дункан сидел в задней комнате «Дома Клер», откинувшись на спинку стула и положив ноги на грубо сколоченный стол. Погрузившись в свои мысли, он держал перед собой кружку рома.
Низенький стул был неудобным даже при нормальном положении тела, и Дункан подумал о том, что он зря явился сюда. Зачем он вообще так рано вышел на берег, вместо того чтобы уютно качаться в своем гамаке на «Элизе» до самого захода солнца или лежать в алькове? Воздух был душным и таким жарким, что в какой-то момент ему захотелось пойти к морю и охладиться, однако уже одна необходимость идти на побережье и раздеваться показалась ему слишком утомительной.
Выходящие на море ставни задней комнаты были закрыты, и через щели между поперечными планками на пол падали узкие полоски солнечного света, разделявшие комнату на части. Земля все еще была мокрой после недавнего ливня. Здесь не было оконных стекол, которые могли бы задержать дождь, поэтому он прокладывал себе дорогу через любую щель и наполнял окрестности влагой, которая, как только показывалось солнце, затем неизбежно превращалась в пар – вездесущий, горячий, выжимающий из людей пот.
Дверь в соседний зал, где продавали спиртные напитки на розлив, была полуоткрыта, и там тоже царила полусонная атмосфера. Несколько любителей выпивки уже нашли друг друга и сидели на табуретах вокруг стола, играя в карты и подкрепляя себя ромом, однако большинство клиентов придет сюда только с наступлением сумерек, когда страшная дневная жара сменится прохладой. Тогда извилистые переулки за доками, где вплотную друг к другу стояли таверны, игровые дома и бордели, наполнятся шумными моряками, для которых ночь обычно заканчивалась лишь на рассвете. В верхних помещениях тоже почти ничего не происходило. Несколько изголодавшихся по любви мужчин появились после обеда, поднялись по узкой лестнице, ведущей из прихожей на верхний этаж, к спальням, но и они тоже быстро ушли. Двое из них были еще наверху и забавлялись с девушками, однако эти тоже надолго не задержатся. Больше времени здесь уделяли только тем клиентам, которые хорошо платили. Это были офицеры, плантаторы или их надзиратели, а остальным это удовольствие было не по карману. У Клер были свои принципы: платить надо было вперед, и только серебром, а достаточно серебра на острове имелось лишь у богатых людей.
Дункан убил комара, севшего ему на грудь. Дождь и последовавшая за ним парная духота привлекали тысячи этих бестий из топких болот, и некоторые уголки острова были буквально заражены ими. Его лично комары кусали редко, но от других людей он слышал, что от комариных укусов бывают такие же опухоли и нарывы, как от чумы. Он лениво стер с живота каплю рома, которая упала, когда он ставил свой бокал. Он почувствовал какое-то непонятное беспокойство и подумал, не пойти ли ему наверх.
Девицы Клер были чистыми, да и сама хозяйка только что с любезной улыбкой сообщила ему, что она, после того как удовлетворит следующего клиента, будет свободна. Уже два года время от времени они устраивали встречи, проходившие к взаимному удовольствию. Она была умелой, предупредительной и могла дать мужчине ощущение, что ему тут рады.
Но это короткое беспокойство исчезло так же быстро, как и появилось. Жар в его душе не могла погасить даже Клер. К тому же после этого он будет чувствовать себя еще хуже, потому что желанное удовлетворение превратится в горечь с привкусом гнили, едва он снова натянет штаны. Некоторые вещи невозможно купить. Дункан сделал большой глоток рома и тихо выругался про себя.
В таком состоянии его и нашла Клер Дюбуа, когда немного погодя зашла в заднюю комнату. Она опустилась на один из табуретов, стоявших вокруг стола, и вытянула ноги. Затем со вздохом задрала юбку и поправила подвязки чулок.
– Фу, сегодня действительно душно, правда?
– Это Карибика, – коротко сказал Дункан.
Он смотрел, как она расправляла юбки на своих стройных ногах, а затем поправляла прическу, нимало не смущаясь его присутствия. Она была действительно наслаждением для глаз с ее белой, как фарфор, кожей, рыжими волосами и слегка раскосыми зелеными глазами. Ее хрупкую красоту можно было назвать выдающейся, потому что она не поддавалась времени, словно безупречная картина. Он невольно сравнил ее с Элизабет, мысленно представив светлые непокорные локоны, глаза цвета бирюзы и кожу, которая под солнцем приобрела цвет темного меда. Как он недавно обнаружил, ее тело было полностью загорелым. Видимо, где-то имелось местечко, куда она постоянно ездила, чтобы подставить себя солнцу, не обращая внимания на то, что ее благородная бледность при этом уйдет к чертям. Серебряный футляр для ножа в пламени костра выделялся на ее коже, как белое пятно. И ее полные груди были такими темными, что розовые соски казались светлее, чем остальная кожа. Он вспомнил их последнюю встречу и ощутил нарастающее возбуждение.
Клер вопросительно улыбнулась.
