32
В поместье Рейнбоу-Фоллз царил хаос. Поля выгорели почти полностью, за исключением некоторых уголков, от хижин остались только кучи пепла, а блокхаус превратился в гору черных, все еще дымившихся балок. Сахарная мельница и сахароварня были уничтожены так основательно, что лишь покрытые сажей контуры строения на земле говорили о том, что они когда-то стояли там.
Гарольд Данмор, как зверь, метался между дымящимися развалинами. В его мыслях царил мрак. Он спрашивал себя, испытывал ли он когда-либо в жизни такое отчаяние, как сегодня, и пришел к выводу, что еще никогда с ним не случалось подобного ужаса. Естественно, за исключением того дня, когда Гэрриет пришла к нему и раскрыла ему правду. Свою правду, а не его. Тот день был еще хуже, чем сегодняшний, потому что тогда он уже ничего больше не мог изменить. В конце концов, ущерб, причиненный восставшими рабами, можно было компенсировать, а усадьбу – восстановить. Для этого ему требовались лишь здравый человеческий рассудок, тяжелая работа и деньги. Все это у него было. Своих рабов он обязательно поймает, а тех, которых он в наказание забьет плетью до смерти, заменит другими, как только в порт придет следующий корабль с невольниками. Да и новую мельницу для тростника он уже все равно собирался купить.
Что касается полей, то он, к своему удивлению, обнаружил, что пожар не уничтожил тростник, а лишь освободил поле от превратившихся в сухую солому частей растений. Сами же голые стебли везде торчали из пепла, – очевидно, огонь не слишком сильно повредил их. Гарольд для пробы срубил один стебель и обследовал его – и он показался ему вполне пригодным для переработки. Нужно попробовать выдавить сок из нескольких растений и сварить его. Если патока будет в порядке, то он прикажет собрать весь урожай как можно быстрее, чтобы исключить потерю тростника, оставшегося без листьев.
Да и в остальном его положение было не таким уж безнадежным. У него все еще оставался Данмор-Холл, а семья – жена, невестка и внук – осталась в живых. Другим владельцам плантаций повезло меньше. Две семьи были полностью уничтожены, их дома – сожжены. Речь шла о мелких рабовладельцах, бедных, как церковные мыши, чьи небольшие плантации вряд ли могли прокормить как хозяев, так и рабов. Зато их земля непосредственно граничила с Рейнбоу-Фоллз, а потому уже очень скоро будет принадлежать ему. Когда Гарольд, размышляя о своей ситуации, дошел до этого пункта, он принял решение, что больше никогда не будет поддаваться. Ничему и никому. И в то же время он чувствовал, как в нем растет приступ бешенства.
Он много часов прочесывал лес со своей поисковой командой. Они с собаками на поводках пошли по следу черных мародеров, однако те успели затеряться в глубине джунглей.
Сильные потоки дождя не только затушили огонь, но и смыли все следы. В других частях острова пока что было спокойно и восстаний, подобных этому, не произошло. Беглецы не смогут прятаться вечно. Их будут искать и дальше, а когда найдут, то повесят.
Большинство участников поисковых команд уже давно вернулись в Бриджтаун. Некоторые мужчины отправились на отдаленные плантации, чтобы предотвратить новые нападения. Гарольд Данмор по окончании поисковой экспедиции тщательно осмотрел пепелище Рейнбоу-Фоллз в надежде найти пригодные к использованию вещи, однако вскоре отказался от своего намерения. Спасать там было нечего. Он мог бы отправиться домой, но решил привлечь к ответственности тех, кто был зачинщиком восстания. Он точно знал, где находится настоящее гнездо бунта и кто является подстрекателем. План – поднять восстание в Рейнбоу-Фоллз – возник не в мозгу Акина, он исходил от старого раба, который пожирал свой хлеб-милостыню у Норингэмов в Саммер-Хилле. Гарольд забыл, как его зовут, однако знал, как тот выглядит. Один раз, когда они с Акином и надсмотрщиком отвозили сахар в порт, он повстречался им в Бриджтауне, на берегу. Старик о чем-то коротко поговорил с Акином на своем странном гортанном языке, а потом надсмотрщик свистком позвал Акина обратно. Оба чернокожих как-то странно переглянулись. Гарольд наблюдал за ними с растущим беспокойством, однако тогда не обратил особого внимания на происходящее, что, как он сейчас, оглядываясь назад, понял, однозначно было ошибкой. Туда, в Саммер-Хилл, тянулись все нити, и именно там был спланирован бунт. Гарольд знал это так, как будто Акин сам рассказал ему об этом. Некоторые вещи бывают понятными без каких бы то ни было объяснений и доказательств.
Уже совсем стемнело, но у него с собой был фонарь. И, кроме того, он мог бы найти дорогу к плантации Норингэмов с завязанными глазами.
33
Уильям патрулировал местность, держа ружье наготове. Шпага висела у него на поясе. Ему казалась абсурдной сама мысль ходить вооруженным по своей собственной земле. До сих пор он чувствовал себя в Саммер-Хилле в полной безопасности. Здесь был его дом, здесь он вырос. Он еще очень хорошо помнил старый блокхаус с подвесными гамаками, помнил кусачих красных муравьев, которых надо было остерегаться, и призрачно развевавшиеся на ветру противомоскитные сетки, которыми закрывались на ночь окна. Он помнил маленькую, низенькую, пропитанную дымом хижину-кухню, в которой ирландская кухарка всегда держала наготове разные сладости для него и Анны. Запах земли на полях был ему также знаком, как и темные, мокрые от пота фигуры рабов, раньше казавшиеся ему великанами, исконными существами огромной силы и выносливости, казавшиеся неуязвимыми и вездесущими. Он играл у них на виду, пока они рубили тростник, а когда они вечерами били в барабаны перед своими хижинами, он самозабвенно танцевал под эти звуки в кустах. Его мать – Гэрриет никогда не была для него кем-то иным, а не его матерью, потому что он едва помнил первую леди Норингэм, – постоянно напоминала ему о том, что нужно вести себя осторожнее, потому что ходили слухи о чернокожих, которые… В этом месте она умолкала, а вместо нее продолжал говорить отец Уильяма, который зачастую говорил не то, что, собственно, имела в виду она, а совсем противоположное.
– Наши негры – хорошие слуги, Гэрриет. Они почитают и уважают нас и за своих хозяев пойдут даже в огонь!
Уильям снова и снова вспоминал слова своего отца, проходя теперь по полям и осматриваясь вокруг. Однако все было спокойно. Рабы ушли в свои хижины, никто не убежал, никто не отлынивал от работы. И лишь рабочие, отбывавшие повинность, оставались на улице дольше обычного, о чем-то споря между собой, но и они тоже ушли отдыхать после того, как Уильям приказал им разойтись.
Один из них, которому поручали выступать от имени всех долговых рабочих, хотел знать все о восстании рабов и расспрашивал, правда ли, что чернокожие убили не только хозяев плантации и их семьи, но и белых рабочих. Уильям попытался успокоить людей, снова и снова заверяя, что им не угрожает никакая опасность, однако по недовольным и встревоженным лицам рабочих нетрудно было понять, что убедить их не удалось. Некоторые из них ворчали, что было бы справедливо хотя бы на ночь выдать им мачете, – на тот случай, если чернокожие все же придут сюда. И Уильяму пришлось, что он делал крайне редко, довольно властно и в резких выражениях разогнать людей по хижинам и заявить, что он сам позаботится об их безопасности.
